Итак, жила-была Конституция. Ну, что значит – жила? Какая жизнь у гомункулуса, слепленного немцами для русского царя? Так, существовала, особо никого не касаясь. Но было в ней что-то, что со временем стало вызывать живой, даже животный, можно сказать, интерес у нового царя. Девушка созрела, как поётся. С этого и пошло.
Две пугающие и влекущие потаинки были в той Конституции. С одной стороны посмотреть, - ну просто робкая служанка царистская, по принципу «чего изволите» (ну, или «чего хочу, того и ворочу»). А с другой стороны подойти – не без червоточинок: тут тебе и какое-то, прости, господи, международное право, которое выше царского, и уж совсем похабное – импичмент, едва не случившийся однажды со старым царём. Нет, решил, распаляясь, новый царь, - надо её испытать да выправить.
Ну, начал с заходом (на миру всё ж таки дело-то): мол, я легонько так потыкаюсь, по касательной-ласкательной, - контакт, так сказать, без глубокого проникновения. Пошло. Но вышло всё равно как-то стрёмно: ему её положили под руку, чтобы оберегал, а тут... Позвал царь опричнину – вы, намекнул, робяты хоть куда, надо это... как-то замаскировать. А что робяты? Им только дай! Послужить. Кинулись, навалились, нафаршировали бедняжку и в хвост, и в гриву, пойди там разбери теперь, где он наковырял, а где они надолбили. Срам? Ну, кто-то и так скажет, не перевелись ещё юродивые, но факт, ведь, - ожила Конституция! Пусть брюхатая, кособокая, но живая: народ стал её разглядывать, распознавать, судить об ней да рядить, а даже и насмехаться. Охальники, что с народа взять? А царь-то им ласково так, с отеческим намёком и говорит: так это же вы и есть она, ужели не признали? И то, что сделалось с ней – вами сделалось, бестолочи! (Ну, про бестолочей он не вслух, конечно, а мудрыми своими смеющимися глазами сказал, понятное дело, тонкое.) Так что давайте, перепоясывайтесь и в урочный день ведите под венец. Приведёте – возьму и буду пользовать на законном основании, а нет – пеняйте на себя, так и останетесь с гомункулусом жить. Он это, конечно, про Конституцию.
Призадумался народ, а частью и пригорюнился: с одной стороны обещаны после венчания пирожки да шанежки (а одна деревенская дурочка так и комплексный обед посулила), а с другой – не поймёшь, от кого и чем эта кривобокая беременна и не разрешится ли новым гомункулусом (в народе по-другому называют, это не напишешь) или ещё чем пострашнее. Может, ну их, эти процедуры, - хуже уж не будет, отсидимся на печи? «Будет-будет, - загромыхали опричники, - не придёшь, так точно будет, - вон, посмотри, мы туда и бога в федеральное устройство запихали и русских, как главный народ, – в полномочия правительства, это же ужас, ты не понимаешь что ли, дурной народ!? Иди, отметься, - хоть как, хоть моргни с паперти, хоть за, хоть против, мы потом посчитаем, не сумлевайся!»
А и вправду, чего там! Сомненья прочь, уходит в ночь... Впрочем, это уже из другой сказки, о других людях. А мы и пойдём, так отлежимся.
Со слов записал холоп Егорка Алаев.