Коронавирус vs русский авось

Несмотря на новости об успешных испытаниях вакцины от коронавируса, оживившие в начале второй недели ноября глобальные рынки, вторая волна эпидемии продолжается. Число заболевших и умерших поставило рекорды уже несколько раз с начала ноября. Россия не является исключением на этом фоне, хотя между ней и большинство других стран остаются существенные отличия почти во всем, что касается распространения вируса. О них рассказал на ресурсе Riddle директор Центра исследований постиндустриального общества доктор экономических науки Владислав Иноземцев.

Прежде всего бросается в глаза уникальность отечественной «статистики». Россия с мая по ноябрь опустилась со второго на пятое место в мире по числу официально зарегистрированных случаев COVID-19, но цифры, предоставляемые властями, не должны восприниматься серьезно по нескольким при­чинам. Во-первых, в большинстве стран ЕС и тех государствах постсоветского пространства, где к статистике можно относиться с минимальным доверием (Украина, Грузия, Армения), увеличение ежедневно регистрируемого числа ин­фицированных составило в период с 1 сентября до ноябрьских мак­симумов от 5,8 до 50 раз, тогда как в России – всего 4,6 раза. Во-вторых, и это да­же более заметно, ежедневные отклонения данного показателя составляли в большинстве стран в среднем 20-60%, тогда как в России они за последние два месяца удивительным образом не превышали 10% (самое большое ежедневное отклонение, зафиксированное 28 октября, достигло 9,35%), что, вероятно, свидетельствует о «коррекции» данных, так как никакая эпидемия не мо­жет развива­ться столь предсказуемым об­разом. В-третьих, обеспокоен­ность эпидемией в последние месяцы существенно выше, чем весной, – у каждого россиянина болеет намного больше знакомых, интернет пол­нится запросами о методах лечения, а в аптеках по всей стране возник дефицит многих лекарств, что говорит не только о масштабе за­болевания, но и о начи­нающейся панике. В-чет­вертых, можно отметить степень распространения COVID-19 среди представителей репрезентативных групп: так, в «первую вол­ну» заболели около 30 депутатов Госдумы и 2 губернатора, а сейчас их число составляет уже 117 и 20 соответственно, что значительно превышает декларируемые средние показатели по стране (26% и 23% от соответствующих «популяций» при показателях в Германии и США на уровне 4-6%). В любом случае не приходится сомневаться, что проблема выглядит более чем серьезной (стоит заметить, что официальная смертность па­циентов, у которых был диагностирован COVID-19, превышает смертность от COVID-19 почти втрое [55,67 тыс. против 20,72 тыс. человек по состоянию на конец сентября], и ориентироваться в оценке ситуации стоит именно на первую цифру – хотя даже она весьма условна).

Вторым важным моментом является изменившийся ответ на распространение эпидемии российской системы здравоохранения. Весной ее усилия были в большей мере направлены на выявление и лечение инфекции, чем сейчас. В марте-апреле казалось, что вла­сти уверены в действенности карантинных мер и возможности скорой победы над коронавирусом – и кривая роста заболеваемости с конца марта по начало мая гораздо более похожа на аналогичные графики в развитых странах в тот же период, чем за последние полтора месяца. При этом болезнь очевидно сместилась в регионы (доля Москвы в общем числе ежедневно обнаруживаемых случаев составляет сейчас 26,4% против 50,5% в середине апреля), где возможности для ее лечения более ограничены. Из всех регионов сегодня приходят со­вершенно одинаковые сообщения: даже при очевидных признаках болезни не­возможно сделать бесплатный тест, а платные, с одной стороны, не всем по карману, с другой – частные лаборатории отказываются принимать клиентов с симптомами; телефоны в поликлиниках и скорой помощи не отвечают часами, а приезд врачей на дом затягивается на несколько дней; госпитализация производится, как правило, на достаточно поздней стадии заболевания; практически везде стационары пе­реполнены, везти даже тяжелых больных попросту некуда (вспомним де­марш омских врачей скорой помощи перед зданием областного департамента здравоохране­ния); внимание к наиболее уязвимым категориям больных минимально и граничит с полным безразличием.

Важным показателем является соотношение смертности и выявляемых случаев инфекции: сегодняшние значения практически идентичны показателям «первой волны» (так, за неделю с 17 по 23 мая было зафиксировано 63,8 тыс. заражений и 851 летальный исход, тогда как за неделю с 1 по 7 ноября – 135,7 тыс. и 2261, то есть уде­льная смертность незначительно выросла – приблизительно на 20%), тогда как в бо­льшинстве западных стран ситуация изменилась значительно (между середи­ной апреля и началом ноября показатель смертности к числу новых случаев сократился в среднем в 6-7 раз, а, например, во Франции – почти в 30 раз). Это наблюдение наиболее четко указывает на то, что российская система здравоохранения катастрофически не справляется со своими задачами (на это указывают даже официальные данные, публикуемые властями). Надеж­ды на вакцину, которую обещает Кремль, довольно призрачны: ни одна из предлагаемых не прошла международно признанных испытаний. Кроме то­го, совершенно неясно, насколько оперативно российская про­мышлен­ность готова реплицировать необходимое число доз (о «трудностях» в данной сфере открыто говорили в последнее время даже федеральные министры).

Третьим отличием России от большинства стран ЕС (и в гораздо меньшей мере от США) является готовность властей в очередной раз ввести ограничительные меры. Весной Москва «закрыла» экономику в самом начале эпидемии, когда инфицированных было намного ме­ньше, чем в западных странах. Сейчас власти категорически не намерены предпринимать нечто подобное, хотя ситуация выглядит более тревожной. Далеко не везде отменены занятия в школах, ограничения в сфере общественного питания и массовых мероприятий гораздо менее значительны (только в последние дни в Москве отменили до 15 января зрелищные мероприятия и ввели запрет на работу ресторанов и развлекательных центров в ночные часы). В большинстве регионов основные запреты коснулись граждан в во­зрасте от 65 лет – хотя их активность традиционно не слишком высока, в то время как общая активность россиян (в том числе посещения магазинов и предприятий сферы услуг) сегодня находится на соизмеримом с показателями прошлого года уровне, и это же можно сказать, например, о транспорт­ном сообщении – как внутригородском в городах-миллионниках, так и межрегиональном. Экономика, которой многие (в том числе и автор) предрекали спад на 9-10% по итогам года, сейчас чувствует себя довольно неплохо – и как раз это оплачивается дополнительными заражениями и смертями. Парадоксально, но все большая озабоченность россиян вопросами здоровья и страх пе­ред перспективой заразиться сочетаются в обществе с высоким уровнем «ковид-диссидентства», пренебрежения к элементарным мерам безопасности и открытой «агитацией» против любых ограничений (что с учетом неэффективности здравоохранения выглядит особенно странным). В то же время в российском руководстве нет единого мнения относительно дальнейших действий – если распространение эпидемии не замедлится (а даже в Мос­кве признают, что относительно успокаивающая риторика середины октября оказалась безосновательной), новый карантин неизбежен.

Четвертой особенностью можно назвать весьма ограниченный экономический «ответ» на новое наступление COVID-19. Внесенный недавно в Госдуму проект бюджета на 2021 год, как и макропрогноз правительства, не принимают в расчет ухудшающейся эпидемиологической обстановки. Бо­лее того, если в этом году власти пошли на хотя бы некоторые меры поддержки населения и бизнеса (не стоит забывать, что расходы федерального бюджета за январь-сентябрь превысили показатели соответствующего периода 2019 года на 24,9%), то на следующий год планируется существенное урезание расходов по многим важным статьям (сокращение ассигнований на оборону, например, вызвали активную критику «государственников» и стали поводом обсуж­дать перспективы отставки министра финансов). И если в боль­шинстве западных стран массированные финансовые вливания, составившие от 9% ВВП в Великобритании и 12,5% ВВП в США до 14-15% в ЕС и рекорд­ных 20% в Японии, то в России даже самые оптимистичные оценки поддержки не выходят за пределы 2,5% ВВП.

Как бы ни развивалась «вторая волна» эпидемии, в развитых странах в течение этого года реальные доходы населения за­метно росли, а текущее потребление сокращалось, поэто­му экономика имеет резервы для относительно быстрого восстановления. Не следует также забывать, что стремительное восстановление фондового рынка (9 ноября Dow Jones пробивал рекордные 30 000 пунктов, а общая капитализация американских компаний составила в начале этой недели 173% ВВП) обеспечивает поддержку пенсионным и инвестиционным фондам, что, в свою очередь, укрепляет готовность потребителей сохранять расходы на высо­ком уровне. Российские власти попытками удержать резервы на «при­емлемом» уровне сегодня загоняют себя в западню, так как на определенном этапе «распечатывание кубышки» может оказаться бесполезным. Показательно, что оптимизм российских инвесторов на этой неделе опустился, по расчетам  IHS Markit, до рекордно низкого уровня за всю 11-летнюю историю наблюдений.

Общее впечатление от всего происходя­щего в России в условиях нового «наступления» коронавирусной инфекции сводится к ощущению утраты политического лидерства и стратегического мышления. Власти позволяют процессам развиваться «самим по себе», надеясь на традиционное русское «авось» и предполагая, что эпидемия скоро будет по­беждена, а экономика и общественные настроения вернутся в докризисное со­стояние. В глобальном масштабе ситуация, скорее всего, будет развиваться именно в этом ключе, но российский кейс может оказаться специфичным как минимум потому, что «коронакризис» – аналогично кризису 2008-2009 гг. и пер­турбациям 2014-2016 гг. – может стать началом нового, уже третьего за после­днее время периода «не-развития», который дополнительно закрепит отста­ва­ние страны от остального мира и вызовет еще более широкое распространение в обществе апатии и пессимизма, которые в новых условиях будут становиться все более политически опасными.