Почему Иран оказался под ударом

Ближний Восток – дело тонкое, а в том, что касается места и роли Израиля и Ирана – ещё и туманное. Где корни и скрытые пружины конфликта между двумя странами, почему ИРИ попала под презумпцию виновности и как там всё устроено после исламской революции – этим вопросам посвящены два текста в издании «Монокль»: статья эксперта Российского совета по международным делам кандидата политических наук Леонида Цуканова и интервью с президентом Центра ближневосточных исследований Мурадом Садыгзаде. 

Обмен ударами между Ираном и Израилем давно вышел за рамки привычного для них «имиджевого» противостояния. Стороны целенаправленно уничтожают военную и ядерную инфраструктуру, охотятся за руководством армии и спецслужб. Чем Иран навлек на себя гнев западной цивилизации и есть ли у иранских властей шанс «отыграть» ситуацию назад?

Сложные отношения

Чтобы понять природу нынешнего конфликта, нужно вернуться на несколько десятилетий назад — в 1979 год. С победой Исламской революции в Иране и демонтажом правящей шахской династии Пехлеви страна резко изменила свой курс, и вчерашние стратегические партнеры превратились в противников.

Революция стала точкой разрыва: монархический строй был свергнут религиозными авторитетами, провозглашена Исламская Республика. Тогда же был официально свернут курс на вестернизацию, провозглашенный династией Пехлеви. Ориентиром стало построение праведного мусульманского государства, способного стать лидером шиитских общин всего мира. По стране прокатилась «культурная революция», по своим масштабам ничуть не уступающая китайской.

Вчерашние партнеры монархического Ирана (как с Запада, так и с Востока) стали врагами и угрозой — даже если не демонстрировали намерений оспорить переворот. Молодая республика перешла на положение «осажденной крепости». При этом США заняли в политическом антирейтинге Ирана высшую позицию, получив пропагандистское клеймо «Большого Сатаны». Прежнее участие Вашингтона в развитии иранской армии, промышленности и вклад в научно-технический прогресс были быстро забыты. Спустя несколько лет в список вечных врагов попал и Израиль — на тот момент уже стратегический партнер США и основной его союзник вне НАТО.

Отношения Ирана и США ухудшил и кризис 1979‒1981 годов, спровоцированный захватом посольства США в Тегеране. Революционная толпа взяла в плен и удерживала более 60 американских дипломатов и членов их семей, а попытка освободить их силами американского спецназа провалилась.

Администрации США пришлось идти на попятную, чтобы освободить своих граждан. Тем более что на Ближнем Востоке разгоралась ирано-иракская война (в которой США пытались осторожно поддерживать набирающий силу Багдад), и положение заложников становилось все более плачевным. В результате кулуарных договоренностей США не только обязались впредь не вмешиваться в дела Ирана, но и заплатили стране большие отступные, сняв часть санкций и разморозив важные банковские счета.

Тегеран получил не только деньги, но и статус победителя США. До этого нанести столь же звонкую пощечину Белому дому удавалось разве что Кубе. Но за спиной Фиделя Кастро тогда стоял СССР, а Иран был предоставлен самому себе, что лишь усиливало его триумф. По итогам кризиса Штаты получили «политическую травму», которая стоила тогдашнему лидеру США Джимми Картеру президентского кресла.

Наследие «бурных 80-х» по-прежнему определяет динамику взаимоотношений в треугольнике США — Иран — Израиль. Каждая из стран склонна подозревать визави в предательстве и «тайных умыслах», постоянно искать подвох в его словах и действиях. И если США и Израиль со временем сумели найти «точки согласия», пересмотреть позицию по Ирану ни Вашингтон, ни Тель-Авив так и не смогли.

Американские элиты по-прежнему обижены на первого лидера Исламской Республики — верховного аятоллу Рухоллу Хомейни — которого де-факто сами «взрастили» в качестве инструмента давления на шахский режим. 

Хомейни стал идеологом восстания против монархии и в час революции использовал связи с администрацией Картера, чтобы та обеспечила нейтралитет армии и позволила перевороту пройти почти бескровно. В Вашингтоне до последнего верили, что повторяется сценарий 1953 года, когда по той же схеме в Иране было свергнуто непокорное правительство Мохаммеда Мосаддыка и на престол был возведен управляемый шах Пехлеви. Однако с победой Хомейни страна ушла из-под контроля Вашингтона.

Израильтяне же считают, что палестинское сопротивление «окормлено» Ираном и без его поддержки давно было бы разгромлено. Причем не важно, кто именно противостоит Тель-Авиву — ФАТХ, ХАМАС или иная фракция. Конечный бенефициар напряженности, по мнению израильтян, всегда один, и это Тегеран.

А уж когда Тегеран начал активное знакомство с мирным атомом (ближе к началу 1990-х годов), чтобы решить проблему дефицита электричества в стране и диверсифицировать энергетическую корзину, прежние страхи и вовсе перешли в абсолют.

К уже знакомым «болевым точкам» добавилось опасение, что под предлогом развития гражданской атомной отрасли Исламская Республика разрабатывает атомное оружие.

Условно ядерный

Сама по себе история спекуляций вокруг иранской ядерной программы насчитывает более трех десятилетий. И в США, и в Израиле постоянно разыгрывали карту «иранской ядерной угрозы», чтобы оправдать ужесточение отношений с Исламской Республикой и введение новых санкций против нее.

Короткий просвет случился в середине 2010-х годов — когда администрация Барака Обамы при участии России, Китая и европейских посредников сумела заключить с Ираном «ядерную сделку». Иран получил право развивать мирную атомную экономику в обмен на обязательство никогда не притрагиваться к военному аспекту программы. И Тегеран неукоснительно соблюдал данное правило. Однако сделка просуществовала всего несколько лет, и в 2018 году была аннулирована администрацией Дональда Трампа в одностороннем порядке.

Официально трамписты обвиняли Иран в «грубых нарушениях» обязательств, но на деле решение было продиктовано стремлением интегрировать в сделку новые «стеклянные потолки», нацеленные на ограничение развития ракетной программы Исламской Республики. Не последнюю роль в сломе сделки сыграл Израиль, убежденный, что Тегеран не выполняет своих обязательств.

Со сломом сделки противоречия между Ираном и тандемом Израиль — США достигли точки максимума. Не проходило и месяца, чтобы Тегеран не обвиняли в тайной разработке оружия и формировании арсенала. Справедливо говоря, масла в огонь подливали и иранцы, демонстративно закрывавшие свои атомные объекты от посторонних глаз после каждого брошенного обвинения и поднимавшие порог обогащения урана до отметок, близких к оружейным.

Однако если американцы в итоге немного успокоились и сошлись на том, что до обретения ядерного оружия Ирану еще далеко (не меньше трех лет), Тель-Авив был убежден в обратном. По данным Израиля, Тегеран к 2025 году сумел наработать «от 10 до 15» полноценных боезарядов, которые намеревался использовать против еврейского государства. В начале июня Тель-Авив выразил готовность «жестко пресечь» угрозу.

Впрочем, на это заявление тогда мало кто обратил внимание, тем более что израильтяне грозили Тегерану уже много лет и ни разу не воплощали обещанное. К тому же в этот период США наконец-то удалось подобрать ключи к иранским элитам и убедить их начать непрямые переговоры о восстановлении «ядерной сделки».

Очередной раунд был назначен на 15 июня, и все говорило о том, что он состоится — даже с учетом бряцанья оружием со стороны Тель-Авива. Но израильтяне внезапно пошли наперекор Вашингтону и 13 июня начали операцию «по уничтожению» иранской атомной программы.

США оставалось только наблюдать со стороны.

Конец Израилю?

Один из столпов, на которые опирается израильская аргументация нынешнего витка эскалации с Ираном, — наличие экзистенциальной угрозы со стороны Исламской Республики. Якобы Иран давно строил планы стереть Израиль с лица земли и даже решился ради этого на разработку ядерного оружия. А операция «Народ как лев» сорвала эти планы буквально в последний момент.

Иранцы действительно не питают больших симпатий к Израилю. И официальное наименование страны в местной прессе встречается крайне редко. Куда чаще для обозначения еврейского государства используются словосочетание «сионистское образование» и прочие нелицеприятные термины.

Иранские богословы со временем превратили противостояние сионизму в один из столпов национальной идеи — наравне с экспортом Исламской революции в другие страны Ближнего Востока. Клерикалы единодушны в оценках: для гармоничного развития Ближнего Востока Израиль должен рано или поздно исчезнуть с карты мира. Данная идея остается доминирующей по сей день.

Антиизраильские мотивы крайне активно используются иранскими медиа: на регулярной основе горят флаги со звездой Давида, происходят «казни» ростовых кукол с лицами израильских политиков; сотнями штампуются высмеивающие «преступный курс» Тель-Авива карикатуры и памфлеты.

Даже сокращение собственных обязательств по прозрачности исследований в области атомной энергии Тегеран какое-то время обосновывал «подрывной деятельностью» израильтян.

При этом антипатии иранского руководства касаются только политического сионизма, в основе концепции которого лежат идеи экспансии и расширения влияния израильтян на их исторической родине, в зоне от Нила до Евфрата. К иудеям как таковым иранцы ненависти не питают — еврейская община существует в Иране на равных с другими национальными и религиозными меньшинствами и поддерживает право Тегерана на самооборону.

Кроме того, иранские элиты вполне устраивало сосуществование с Израилем в состоянии холодной войны. Такое противостояние давало возможность продолжать, опираясь на идею разгрома Израиля, развитие и укрепление сети прокси-сил в разных частях Ближнего Востока, списывать на внешнего врага собственные политические просчеты.

Даже с началом конфликта в Газе в 2023 году, когда давние противники впервые «столкнулись лбами», Иран поднимал градус эскалации крайне осторожно. Атаки на израильтян — включая акции возмездия за гибель ключевых командиров проиранской «Оси сопротивления» — до недавнего времени носили скорее символический характер и не предполагали ударов по уязвимым районам еврейского государства. С первыми налетами израильской авиации джентльменские ограничения оказались сняты.

В то же время Иран продолжает отвечать на удары Израиля преимущественно зеркально. Так, Институт Вейцмана и ядерный центр в Димоне — ключевые элементы израильского ядерного периметра — попали в прицел Тегерана только после ударов ЦАХАЛ по иранским заводам по обогащению урана. По аналогичному сценарию впоследствии были атакованы Генштаб, штаб-квартиры спецслужб и казармы элитных армейских частей.

Американские элиты по-прежнему обижены на первого лидера Исламской Республики, которого де-факто сами «взрастили» в качестве инструмента давления на шахский режим

Отступать от стратегии «око за око» Иран пока, судя по всему, не планирует — хотя и сыплет обещаниями разгромить неприятеля. Которые, впрочем, не находят воплощения.

Воюя практически «в белых перчатках», Тегеран демонстративно подчеркивает, что в этом конфликте «жертва» — он, а не Израиль. Такое на первый взгляд странное позиционирование помогает отбивать пропагандистские нападки оппонентов. А заодно и развенчивать конструкт, что Иран стремится во что бы то ни стало уничтожить Израиль и атакует неизбирательно.

«Удобный» Иран

С активизацией боевых действий и началом системного «выбивания» ключевых иранских объектов, а также ликвидацией ключевых командиров многие наблюдатели заговорили о возможном скором демонтаже иранского режима — как финальном аккорде нынешнего витка эскалации.

С точки зрения реализации сценария за формальными исполнителями (Израилем и его союзниками) оставалась свобода действий. «Свалить» Иран можно было как силами международной коалиции — по аналогии с кампанией против Саддама Хусейна — так и «изнутри»; с помощью «вооруженной оппозиции». Как было, например, в Сирии в 2024 году. В обоих случаях основной расчет сделан на то, что измотанный постоянными бомбардировками и изрядно потерявший в сторонниках иранский истеблишмент не сможет противостоять новому вызову и выбросит белый флаг.

Исчезновение Ирана (в его нынешнем виде) с карты Ближнего Востока, с точки зрения Израиля, могло бы решить многие стратегические задачи. В первую очередь разобщило бы антиизраильские силы от Ирака до Йемена и приблизило окончательный разгром палестинского движения ХАМАС в Газе. Риск вооруженного нападения со стороны Ирана стал бы минимальным — особенно если установить дальнейшему развитию «стеклянный потолок».

С другой стороны, значительная часть израильских политиков не хочет дожимать Иран до победного и полностью ломать сложившийся в регионе статус-кво. Нет гарантий, что пришедший на смену режим не повторит путь предшественников и не превратится во врага Тель-Авива. Тем более что и руководство Исламской Республики в первые годы существования новой страны не стремилось слишком обострять конфликт с израильтянами; балансировало между публичной критикой и кулуарным сотрудничеством. А в отсутствие общих границ контролировать курс «нового Тегерана» Израиль на постоянной основе не сможет.

Нет у израильских элит и понимания, как в таком случае взаимодействовать с «Осью сопротивления». Тем более что высвободившиеся из-под контроля Тегерана прокси-группировки с падением «сюзерена» с высокой долей вероятности начнут действовать автономно, и сдерживать их «пакетно», за счет кулуарных договоренностей с иранцами, уже не получится.

Опасения вызывает и то, что с падением Ирана Тель-Авиву придется искать нового «вечного врага», на которого можно будет списывать перегибы в региональной политике и неоднозначные внутриполитические решения. Без этого условия культ «осажденной крепости», на который много лет делают ставку израильские консервативные элиты, потеряет всякий смысл.

Больше других под необходимые критерии попадает Турция. Тем более что у Анкары в «рукаве» собрана собственная колода прокси-группировок из ливийских, сирийских и йеменских вооруженных формирований. Кроме того, Турция уже шла на конфликт с Израилем во время раздела зон влияния в Сирии в начале 2025 года — что едва не закончилось боестолкновениями между контингентами двух стран. А с учетом постоянной критики действий Израиля, звучащей из уст турецкого руководства, обвинить Анкару в угрозе безопасности еврейского государства не составит большого труда.

Однако в таком случае есть риск нарваться на непонимание США. Анкара является проверенным союзником Вашингтона, одним из «старожилов» НАТО. А в довершение ко всему еще и одним из «хранителей» американских ядерных арсеналов на Ближнем Востоке.

Едва ли США допустят вражду между своими региональными партнерами. А значит, и превратить Турцию в нового «вечного врага» уже не выйдет.

Западная неопределенность

Если израильское общество — даже с учетом некоторых разногласий о пределах операции — одобряет подрыв военно-политической мощи Ирана, то на Западе градация оценок гораздо шире и сложнее.

С позицией никак не могут определиться США. В Вашингтоне, с одной стороны, ждут от Тегерана «полной капитуляции», а с другой — продолжают подталкивать к переговорам о прекращении огня. Параллельно звучат угрозы включиться в военный конфликт, если иранцы продолжат упрямиться.

При этом старожилы Белого дома скорее боятся крушения Ирана, нежели пытаются ускорить его. Тем более что у США за плечами печальный опыт нескольких крупных кампаний на Ближнем Востоке — в Ливии и Ираке. В обоих случаях слом «агрессивного режима» принес региону еще больше проблем и наложил на военный бюджет США многомиллиардные обременения.

Самым непредсказуемым элементом этого уравнения является нынешний лидер США Дональд Трамп. Республиканец пытается конвертировать конфликт в политические очки и постоянно меняет публичную позицию — в некоторых случаях по несколько раз на дню. То, что изначально выглядело для стороннего наблюдателя как тонкая психологическая игра, направленная на деморализацию иранских элит, с течением времени все больше напоминает судорожные попытки «нащупать нерв» и избежать масштабного конфликта, не испортив при этом отношения с израильтянами.

Европа и вовсе, кажется, всеми силами стремится сохранить устойчивость нынешнего иранского режима. Опасения Брюсселя понятны: желающих получить еще одни потенциальные «ворота в Европу» для нелегальных мигрантов и повторить кризис 2015 года в Европе не находится.

Кроме того, полномасштабный конфликт с участием Ирана почти со стопроцентной вероятностью означает блокаду Ормузского пролива — а значит, и резкий рост цен на нефть. Для экономик стран ЕС, которые сильно зависят от стабильности глобальных энергетических цепочек, такой скачок рискует оказаться фатальным.

А потому ЕС пытается — через главу МИД Ирана Аббаса Арагчи — осторожно урезонить Тегеран и убедить его первым не повышать градус эскалации. А еще лучше — оказать содействие урегулированию конфликта.

Иранский истеблишмент отвечает на запрос европейцев согласием. Но подчеркивает, что согласен на мир только при условии, что израильские удары прекратятся. В нынешней оперативной обстановке такое встречное условие видится невыполнимым, но дипломаты ЕС пытаются убедить Тель-Авив взять паузу. Пока, впрочем, без результатов.

Единственная европейская страна, которая выступает с откровенно эскалационной риторикой в отношении Ирана, — это Великобритания, которая после выхода из ЕС в 2016 году формулирует внешнюю политику без оглядки на Брюссель. Кабинет Кира Стармера выразил готовность присоединиться к «любой военной операции» против Ирана, чтобы «способствовать региональной стабильности». Однако по-джентльменски готов дождаться вступления в конфликт США.

Подобная «гибкость» обусловлена сложной внутриполитической обстановкой в самой Великобритании. Лейбористское правительство пока не смогло выполнить ни одно из предвыборных обещаний — отчего британское общество уже начало скучать по консервативным премьерам вроде Бориса Джонсона и подбирать Стармеру замену из числа перспективных тори. В таких условиях «малая победоносная война» вполне может помочь выправить проседающие рейтинги лейбористов и предотвратить очередную министерскую чехарду.

Впрочем, в окружении Стармера находятся и те, кто пытается отговорить премьера от новой ближневосточной авантюры. Так, глава МИД Королевства Дэвид Лемми, в начале срока своих полномочий объездивший половину Ближнего Востока, считает гипотетические удары по иранской территории самоубийственной авантюрой. Вмешательство третьих сил в конфликт Ирана и Израиля (за рамками снабжения одной из сторон разведданными и боеприпасами) изменит конфигурацию противостояния и поставит под удар не только заморские базы Лондона, но и его региональных партнеров.

К тому же, как резонно замечают на Западе, авиация не выигрывает войны. А сухопутная операция может дорого обойтись западным странам — как финансово, так и в части людских ресурсов.

И в Вашингтоне, и в Лондоне медлят с решением. По всей видимости, надеясь, что Израиль, если и не сделает за них всю «грязную работу», по крайней мере удовлетворится достигнутыми результатами дуэли «на дистанции».

Универсальная пугалка

Говоря о нынешнем кризисе на Ближнем Востоке, важно также принимать во внимание образ и репутацию Ирана в регионе.

Едва ли не с самого основания Исламской Республики не прекращаются попытки представить Тегеран как угрозу региональной стабильности, изгоя и главного возмутителя спокойствия. Особенно сильны алармистские настроения стали осенью 2023 года, когда палестинский ХАМАС, пользуясь кулуарной поддержкой Ирана, атаковал Израиль. Тогда многие прочили Тегерану (как главному бенефициару конфликта) «жесткую изоляцию» и дипломатическую блокаду.

Впрочем, даже после двух лет кризиса соотношение симпатий и антипатий изменилось не слишком радикально.

Помимо Израиля, на карте Ближнего Востока можно найти лишь несколько стран, которые действительно видят в Тегеране постоянный источник угрозы. Это в первую очередь Сирия, пополнившая ряды противников Ирана после падения династии Асадов в декабре 2024 года. «Новый Дамаск» возлагает на Тегеран ответственность за затягивание гражданской войны, подпитку прежнего режима и разграбление национальных богатств. Лояльные Ирану вооруженные формирования с начала 2025 года объявлены вне закона, а иранские советники выдворены из страны. Страх перед Тегераном в данном случае продиктован общей неустойчивостью позиций переходного кабинета Ахмеда Аш-Шараа — новые сирийские власти опасаются, что иранцы могут воспользоваться возможностью и взять реванш, проведя «реставрацию Асадов» в Сирии, или же привести к власти другую, более лояльную фракцию.

Алармистские настроения по отношению к Ирану транслирует также Кувейт — и не подпускает, в отличие от других аравийских монархий, Тегеран близко к себе. Торговый оборот между странами один из самых низких в торговом балансе Республики. Конечно, отношения Ирана и Кувейта постепенно движутся в сторону потепления и разрядки, но темп этого процесса оставляет желать лучшего. Справедливости ради надо сказать, что столь же консервативную позицию кувейтские элиты занимают и по отношению к Израилю — что делает Эль-Кувейт, пожалуй, единственным действительно равноудаленным игроком в этом конфликте.

Между противостоянием и партнерством постоянно балансирует Турция, чьи геополитические амбиции не позволяют мириться с укреплением регионального влияния Ирана. Однако и подрывать позиции Тегерана — который к тому же весьма эффективно отвлекает на себя внимание других соперников Анкары — турецкие элиты не хотят.

Что касается остальных ближневосточных держав, они не чувствуют большой угрозы со стороны Тегерана. По крайней мере такой, чтобы она подталкивала государства региона «дружить против» Ирана. Даже Саудовская Аравия — до недавнего времени непримиримый противник Исламской Республики — смягчила взгляды и согласилась (при активном посредническом участии КНР) на разрядку в 2023 году. Следом потянулись и другие арабские державы.

Общий страх перед Тегераном настолько изжил себя, что даже США, строившие все ближневосточные альянсы на идее совместного противления иранской экспансии, в последние годы предпочли делать ставку на другие, более эфемерные угрозы.

Впрочем, это совсем не значит, что Иран принимают с распростертыми объятиями. Активная деятельность иранской прокси-сети, постоянные попытки Тегерана формировать шпионские сети из национальных и религиозных меньшинств в сопредельных странах, вмешательство во внутреннюю политику соседей — все это порядком утомило ближневосточных игроков и очертило пределы разрядки.

В результате нынешний конфликт с Тель-Авивом Тегеран встретил в крайне странном положении — не окруженный врагами со всех сторон, но и без значительной поддержки со стороны мусульманских государств. Фактически в одиночестве.

Система противовесов

Самый популярный тезис, который используют как израильские, так и американские политики для оправдания дальнейшего расширения границ операции, — уличение иранского руководства в фанатичности и непредсказуемости. Иранские власти именуют «режимом аятолл», намекая на сильное влияние религиозного фактора на принятие политических решений.

Однако на практике ситуация далека от той картины, которую пытаются создать Вашингтон и Тель-Авив. Несмотря на то что последнее слово в Иране всегда остается за Верховным лидером (рахбаром), в управленческой системе страны сложился устойчивый баланс между светским и религиозным лагерями. Влияние церковников уравновешено военными, а последних сдерживают гражданские чины.

Нынешний конфликт Тегеран встретил не окруженный врагами со всех сторон, но и без значительной поддержки со стороны мусульманских государств. Фактически в одиночестве

Как ни парадоксально, но в иранской политической жизни находится место даже «умеренным западникам» и реформаторам — часть из них даже вошла в правительство по итогам досрочных выборов 2024 года или была приглашена (как, например, экс-глава МИД Мохаммад Джавад Зариф) на специально созданные под них должности в аппарате президента.

Что касается радикальных элементов, которыми так часто пугают западного обывателя, они, как правило, разобщены и не имеют доступа к политическому управлению, а любые попытки проповедовать деструктивные идеи в обход официальной линии жестко пресекаются Тегераном.

Примером тому служит инцидент мая 2025 года, когда известный шиитский проповедник и телеведущий Голамреза Касимиян был арестован саудовскими властями во время совершения хаджа за антиправительственную пропаганду и критику саудо-иранской разрядки. Несмотря на близость Касимияна ко двору, иранские власти не стали публично заступаться за него и, более того, официально принесли Эр-Рияду извинения «за доставленные неудобства».

В целом окружение рахбара Хаменеи зачищено от нежелательных элементов, а все приближенные к нему лица находятся под постоянным контролем спецслужб. Это сводит к минимуму риск проникновения в высшие инстанции радикалов, нацеленных на воплощение пропагандистских штампов о «тотальной войне» с Израилем в реальность.

Взгляд в будущее

Иранская политика сохраняет преемственность по ключевым направлениям, одно из которых — недопустимость разработки и приобретения ядерного оружия. Даже в условиях острого конфликта официальный Тегеран демонстрирует публичную приверженность этому принципу и сегодня, отклоняя любые спорные инициативы — будь то снятие запрета на ядерный арсенал или инициатива по выходу из Договора о нераспространении ядерного оружия.

Отчасти именно этим фактором обусловлено то, что союзники Израиля не слишком спешат включаться в операцию и ждут, когда иранцы «перейдут черту». Дадут убедительный повод выступить против них, не связанный с ядерной отраслью.

В целом нынешний виток напряженности между Ираном и Израилем является для Тегерана наиболее серьезным испытанием едва ли не с момента основания Республики. И от того, какую стратегию обороны выберет страна дальше, во многом зависит ее будущее.

Пока Тегерану удается держать баланс и биться с Израилем один на один — даже с учетом того, что основная вина за эскалацию по-прежнему возлагается не на Тель-Авив

Образ дьявола как политический инструмент

О том, как война против Ирана бьет по Китаю, что объединяет шиизм и православие и есть ли вероятность, что иранское государство будет раздроблено, журналист Руслан Кузяев и политолог Роберт Устян поговорили с президентом Центра ближневосточных исследований Мурадом Садыгзаде.

Два года назад, когда один из авторов этой статьи улетал из Тегерана, таксист Амран пожелал, чтобы в следующий раз я вернулся в «другой Иран», где не будет аятолл, которые, по мнению молодого иранца, «взяли страну в заложники». Всю дорогу от отеля до аэропорта он рассказывал, как подавляющее большинство молодых людей в стране устало от тотальной коррупции и санкций, которые ставят миллионы иранцев на грань выживания. Похожие слова я слышал и от других собеседников в разных уголках страны.

13 июня, когда Израиль начал операцию «Народ как лев», нанося массированные удары по Ирану, я сразу вспомнил Амрана. К сожалению, он все еще не ответил на сообщение в одном из мессенджеров.

Но отреагировал Мирза, продавец парфюмерии, с которым мы познакомились на тегеранском рынке. Будучи выпускником экономического факультета одного из столичных вузов, он тоже был, мягко говоря, не в восторге от властей. Но, похоже, сейчас это для него не имеет значения. «Мы не боимся войны. Она нам навязана, мы победим. Мы защитим свою страну ценой своей жизни», — написал мне Мирза.

Израильский премьер Биньямин Нетаньяху заявил, что усилия Тель-Авива направлены на создание условий, которые будут способствовать падению режима в Иране. ЦАХАЛ и вовсе открыто призывает иранцев работать на «Моссад» «для лучшего будущего». Проблема в том, что у иранцев «картина будущего от Израиля» сегодня прочно ассоциируется с Газой, которая фактически стерта с лица земли.

Мечты о земном рае

— Давайте начнем с небольшого экскурса в историю. Как в Иране появилась должность рахбара — верховного руководителя Исламской Республики? Человека, который, по сути, все решает в стране.

— Она возникла в результате Исламской революции 1979 года, идеологом которой был Рухолла Хомейни. Он возглавлял шиитскую оппозицию Ирана против шахского режима. В 1979 году Хомейни триумфально вернулся в Иран. Кстати, из Парижа. Многие об этом забывают, но до сих пор у Ирана сохраняются неплохие отношения с Францией. Представители иранской элиты спокойно говорят на французском языке.

Хомейни был теологом-философом, поэтому в его концепции было видение государственного устройства. Оно называлось «велаят-е факих».

— Что это за идеология?

— «Велаят» — это государство. «Факих» называют исламских ученых, которые собираются и принимают важные решения. В Иране существует Совет экспертов (Маджлис-е хебреган), в который входят 88 муджтахидов (шиитских богословов-законоведов), избираемых народом на восемь лет. Это ведущие специалисты по исламскому праву, лидеры духовенства различных общин. У каждой большой провинции есть свой духовный лидер, и они все в итоге подчиняются единому лидеру — рахбару.

В чем была идея Хомейни? Он понимал, что на земле не может существовать идеального государства или идеальной государственной системы, которая соответствовала бы тому, что написано в Коране. Но возможна так называемая исламская демократия, или «велаят-е факих», которая будет максимально приближена к такому формату устройства. Появилась и позиция верховного лидера — рахбара, в переводе это означает «лидер». Должность не просто теологическая. Рахбар — главный и в политических, и экономических вопросах, и в теме морального состояния государства.

Я напомню, что в Иране во многом действуют принципы исламской, шариатской экономики. Религиозное видение напрямую отражается и на внешней политике. Поэтому в руках верховного лидера оказалась практически вся полнота власти.

— Такое устройство власти — это сила или слабость Ирана?

— «Велаят-е факих» — это философский подход, который во многом позволяет иранской политической системе устоять в период кризисов. Благодаря ему молодая Исламская Республика выдержала Ирано-иракскую войну с 1980 по 1988 год. Тогда правительство Саддама Хусейна поддерживали абсолютно все государства — как западные, так и Советский Союз, то есть социалистический блок.

Иранские этноконфессиональные группы — это имперский народ, у которого, когда появляется внешняя угроза, срабатывает инстинкт сплоченности. Израиль своими шагами, по сути, лишил Иран возможно сти революционной смены режима

Иранцы выстояли, потому что у них была идеология. То, чего, наверное, многим современным государствам не хватает. Важный элемент политического устройства государства — системность. И вот «велаят-е факих» дает Ирану такую устойчивость.

На фоне заявлений американцев и израильтян о том, что они знают, где находится верховный лидер Али Хаменеи, и хотят его ликвидировать, было получено уведомление со стороны Совета экспертов, что в случае чего полнота полномочий верховного лидера передается в Совет, который потом выберет подходящего нового верховного лидера.

Более того, постоянно ликвидируются различные командные фигуры в КСИР или среди военных. Но дня не проходит, как назначаются новые лидеры. Потому что погибших есть кем заменить, и те, кто приходит, готовы ко всему. В некотором смысле такая идея мученичества. То есть если сегодня уберут Али Хаменеи, иранская система не разрушится.

Еще одна важная вещь, объясняющая устойчивость шиизма: он более динамичный, чем суннитское движение, потому что есть так называемый процесс иджтихада — это когда собираются факихи и определяют, как адаптировать религиозную доктрину под современные реалии.

— А идея мученичества в нем заложена?

— Шиизм, кстати, в этом плане очень близок к православию. Вот этот лик святых, лик мученичества, того, чего нет в суннитском исламе, позволяет еще больше возвеличивать человека, особенно если он умер от рук врагов. А это сейчас именно так будет преподноситься. Поэтому рейтинги власти внутри страны растут.

— Нынешний духовный лидер Али Хаменеи правит уже 36 лет. Ему самому уже 86. Насколько он реально держит власть в руках?

— Вопрос о смене верховного лидера в Иране обсуждается последние пять-шесть лет. Элиты относятся к Хаменеи с большим уважением. Это, опять-таки, восточная история: уважение к старшим, к их авторитету. Надо понимать, что это не просто «кто-то из духовенства» — он участник Ирано-иракской войны. Практически все сегодняшнее руководство — это люди, которые получили закалку в течение тех восьми очень сложных военных лет.

В западных СМИ часто сообщают, что он недееспособен. На самом деле он регулярно доказывает обратное. Хаменеи знает несколько языков. Очень часто произносит красивые речи. К нему прислушиваются.

Да, он перенес несколько операций. И конечно, чтобы снизить риски, в Иране обсуждают, кто будет преемником.

Демократия Востока

— Кто это может быть?

— Долгие годы было в основном две кандидатуры. Сын Али Хаменеи, Моджтаба, который сейчас очень часто начал вместе с ним появляться. До него долгое время говорилось о кандидатуре ныне покойного президента Раиси, который обладал огромным авторитетом как среди духовенства, так и среди силового блока внутри страны.

С момента, как не стало Раиси, вопрос преемственности снова обострился, потому что не всех устраивает кандидатура сына. «Ястребиный», более консервативный блок считает, что у Моджтабы слишком либеральный подход. Он выступает за относительно глубокий диалог с западными странами. С другой стороны, он больше интегрирован во внутреннюю систему, понимает определенные чаяния молодого поколения. А я напомню, что специфика ближневосточных стран в том, что там молодежь (по меркам ООН это до 35 лет) является основой демографии. Любую страну Ближнего Востока возьмите — там молодежи больше 50–60 процентов населения.

В Иране живет около 90 миллионов человек. Представьте себе, что порядка 45 миллионов — это вот та самая молодежь, которая, по сути, в своей жизни видела только Исламскую Республику.

— Та самая иранская молодежь, которая в подавляющем большинстве выступает против режима аятолл?

— Безусловно, молодое поколение выращено на трендах глобализации и с доступом к интернету. Они очень светские, они не хотят под давлением уходить в религию. На самом деле это норма для всего Ближнего Востока, когда значительная часть молодых людей менее религиозна.

Но у молодежи есть две крайности: она или нерелигиозна, или же слишком радикально религиозна. И поэтому среди небольшой, конечно, части молодежи есть и ярые сторонники сегодняшних властей.

— Зачем стране парламент и президент при такой неограниченной власти рахбара?

— Верховный лидер и Совет экспертов принимают решения по фундаментальным вопросам, ставят долгосрочные цели во внутренней и внешней политике. Парламент же — это, по сути, возможность для различных этноконфессиональных меньшинств внутри Ирана доносить свой голос до политического истеблишмента. В парламенте представлены все этнические группы, которые сегодня проживают на территории Ирана.

Иран, так же как и Россия, является многонациональной, многоконфессиональной страной. В государстве (несмотря на заявление некоторых израильских политиков, что иранский режим ненавидит именно евреев и хочет устроить «холокост 2.0») проживает большая еврейская диаспора. По некоторым данным, она насчитывает более 20 тысяч человек. Причем из других стран Ближнего Востока евреи практически все уехали, кроме Ирана, потому что они жили там издревле.

Наиболее мягкой страной по отношению к тем же курдам сегодня является именно Иран. Их голоса могут быть услышаны в парламенте, они участвуют в различной деятельности, у них есть возможность изучать свой язык.

Другое этническое меньшинство, к которому я тоже частично отношусь, азербайджанцы, тоже комфортно чувствуют себя в Иране. Нынешний президент Масуд Пезешкиан — азербайджанец, который спокойно это упоминает… И как тут можно говорить об отсутствии демократии?

— При этом духовный лидер может отменить любые инициативы президента, наложить вето на любые решения парламента. Человек обладает безграничной и никем не контролируемой властью. Это, по-вашему, демократия?

— Она контролируема как раз Советом экспертов. Он может дать позитивную или негативную оценку спорным решениям верховного лидера. Конечно, на практике такое происходит очень-очень редко и про это редко кто говорит.

— Не потому ли, что 66 из 88 членов Совета экспертов попали туда при помощи Али Хаменеи?

— Я просто пытаюсь объяснить, что понимание некоторых демократических принципов исходит из культурной особенности народа. У людей Востока другая культура демократии, чем, скажем, в Древней Греции. И тем более в сравнении с современной либерально-западной демократической моделью. Я не считаю, что на Западе есть действительно открытая демократия, я не вижу ее ни в одной стране — там везде одни и те же лица, одни и те же элиты.

У иранцев своя демократия, своя система сдержек и противовесов. И они именно так ее преподносят обществу.

Система устарела

— Как устроены иранские элиты?

— В первую очередь, это Совет экспертов, включая верховного лидера. У них есть деньги, идеология и большой электорат.

Далее — силовики. Они сформировались в результате Ирано-иракской войны. Кто-то из военных, конечно, из шахской армии перешел к Исламской Республике. Кто-то из простых людей своим героизмом показал, на что способен, и занял хорошие позиции.

Но и силовики делятся между собой. Есть армия, есть Корпус стражей Исламской революции (КСИР), есть полиция нравов, которую пытаются сейчас закрыть, «Басидж». Армия в основном занята именно военными вопросами. А вот КСИР — это аналог нашей Федеральной службы безопасности. То есть можно сказать, что это их главная спецслужба.

Отметим, что КСИР и духовенство — это консерваторы. Есть еще реформаторы — чаще всего это представители интеллигенции, врачей, инженеров, академической среды. Еще в реформаторы можно записать различных депутатов, руководителей местных муниципалитетов, которые позиционируют себя как беспартийные.

— Почему именно КСИР стал самой влиятельной силой внутри страны?

— Если рассуждать теоретически, их главная задача заключается в названии: «стражи Исламской революции». Исламская революция прошла, и ее идеи должны оберегаться. КСИР, по сути, является силовым инструментом, который обеспечивает защиту этих ценностей.

КСИР делится на различные подразделения. Это силы «Аль-Кудс», которые возглавлял покойный Касем Сулеймани. «Аль-Кудс» — это как внешняя разведка. Они занимаются прокси-группами, диверсионной деятельностью на территории врага и так далее. То есть тем, что стоит костью в горле у Запада и Израиля.

Есть экономический контроль КСИР. Практически на каждом стратегическом производстве внутри страны есть представитель КСИР — и в сельском хозяйстве, и в промышленности, и в научных разработках. Но это их неформальные обязанности.

В каких-то вещах КСИР стал безграничным хозяином. И сегодня, если у тебя есть хорошие знакомые на высоком уровне в КСИР, ты, по сути, неприкосновенный. Люди, прикрываясь определенными религиозными моментами, просто внедрились в основные стратегические отрасли страны. Как говорится, религия идеальна, а вот люди не идеальны.

— Именно вседозволенность КСИР вызывает наибольшее недовольство иранцев.

— Так и есть. Приведу пример. На севере Тегерана есть небольшая горная местность. Это как российская Рублевка или Барвиха. Чтобы туда попасть, нужно пройти КПП, где стоит полиция. Туда заезжаешь, и там вообще другая страна. Какая-нибудь Калифорния, в которой все ходят в шортах. Молодежь пьет алкоголь, у всех виллы, дорогие машины американского производства, которые в целом запрещены, но там можно. Это территория КСИР.

— Все это очень напоминает поздний Советский Союз. Прогнившая система, которая может в любой момент рухнуть. А представители иранской «номенклатуры» разлетятся по разным уголкам мира при первой же серьезной угрозе.

— Система действительно устарела и не отвечает запросам большинства на либерализацию. На этом фоне как раз-таки пришел к власти Масуд Пезешкиан. Потому что начал говорить о необходимости реформ в экономике. О том, что странно говорить про гиперзвуковое оружие, когда в самом Тегеране периодически отключается электричество и есть проблемы с водоснабжением. Из-за засухи последние пять-шесть лет есть проблемы с продовольственной безопасностью. Он сказал, что истории, связанные с войной в регионе, с продвижением иранской экспансии, не нужны. Он настаивает на том, что нужно заняться экономикой, поднять уровень жизни людей.

— Тогда почему протесты 2022‒2023 годов не привели к смене режима?

— Эти протесты, по сути, не влияли на позиции элит, потому что все подавлялись. Они не доходили до финальной точки. Это произошло из-за незрелости оппозиции, отсутствия яркого лидера. Все было хаотично, не было каких-то четких требований. Постоянно разные этноконфессиональные группы между собой конфликтовали.

Об этом почему-то никто не говорит, но последние полтора-два года идут постоянные конфликты между меньшинствами за природные ресурсы, за воду. Возьмем северные провинции Ирана, это Восточный и Западный Азербайджан. Там проживают этнические азербайджанцы и курды. Большинство из них занимается сельским хозяйством. Там же идет обмеление озера Урмия, одного из главных источников пресной воды, и это на фоне жары в 50 градусов. Многие не выдерживают эту борьбу под солнцем и переезжают в Тегеран. Он становится перенаселенным. Это влияет и на социальные моменты. Кто-то протестовал из-за цен на бензин, кто-то — из-за цен на яйца.

— То есть нет запроса на политическую либерализацию?

— Есть. Поэтому Пезешкиан пришел к власти. В Иране все чаще задавались вопросом: «Зачем мы содержим “Хезболлу” или другие какие-то группировки? Зачем тратим на это деньги, когда у нас экономика в плачевном состоянии?»

Иранцы хотят лучше жить и не хотят, чтобы им навязывали религиозные нормы. Но у них нет желания полностью поменять режим. И нет для этого харизматичного лидера оппозиции.

— А им не может стать Реза Пехлеви — сын последнего шаха, который живет в США и недавно призвал иранцев к восстанию?

— Он, скорее, бренд-амбассадор, накачанный американскими деньгами. Часть элиты, которая не смогла прижиться после революции, уехала. Она не представляет интересы простого народа. При шахском режиме была спецслужба САВАК. Ее жестокость иранцы помнят до сих пор. Они просто толпы людей вырезали во время протестов.

Насколько силен Иран

— Как иранское общество реагирует на ракетные удары Израиля?

— Это привело к консолидации общества. Ведь Израиль начал бить не только по военным объектам. А если произойдет выброс радиоактивных веществ, кто от этого пострадает? Только власть? От этого пострадает все население.

Иран — это все-таки империя. Иранские этноконфессиональные группы — это имперский народ, у которого, когда начинается внешняя угроза, срабатывает инстинкт сплоченности.

Израиль вот этими своими шагами, по сути, лишил Иран возможности революционной смены режима.

— Как конфликт отражается на иранских реформаторах, которые были за диалог с Западом?

— Консервативные «ястребы» всегда говорили, что Израиль — угроза для Ирана. Реформаторы утверждали, что нужно с Западом договориться, он ограничит Израиль. Сейчас же обнажилось, что американский президент не в состоянии повлиять на Нетаньяху. Поэтому позиции реформаторов ослабли.

— Откуда у сторон такая ненависть друг к другу?

— Глобально ненависти нет. Ни у одной, ни у другой страны. Они не угроза друг для друга на самом деле. Это просто хороший инструмент: иранская власть использует образ дьявола в виде Израиля, а израильская администрация — в виде Ирана. Даже идеологически я не вижу никаких конфликтов интересов.

Иран для экспансии своего влияния мог давить на то, что, мол, наших братьев-мусульман, палестинцев, обижают. Хотя палестинцы вообще не шииты, они сунниты. Мне кажется, что экспансия Исламской революции, к большому сожалению, реально погубила Иран. Вот все эти прокси-истории, начиная с 1979 года… Иран только тратил на них и не получал никаких доходов. И вот всего за три с половиной года они практически разрушились.

Тем не менее Иран в рамках этой идеи сегодня пытается обратить внимание мусульман на их главного врага. Потому что израильско-палестинский конфликт — это, конечно, этнический конфликт, но из него часто пытаются сделать глобальную повестку: «Это война против ислама». Иран выбрал эту стратегию и ею обосновывает необходимость экспансии своей шиитской концепции («велаят-е факих»).

Израиль, в свою очередь, понимает, что у американцев исторически самые плохие отношения с Ираном. В регионе Саддам был — его убрали. Из «оси сопротивления» осталась одна реальная сила — Иран. И против него израильтяне используют, грубо говоря, американцев.

— Как Израиль может добиться свержения иранского режима?

— Если Нетаньяху и западные страны будут действовать не топорным методом, а через диверсионные группы, вести политпропаганду среди различных этноконфессиональных групп, работать в информационном пространстве, поддерживать тех иранцев, кто говорит о либерализации. Потому что либерализация — это очень опасная штука. Когда ты чуть-чуть отпускаешь хватку и кто-то начинает дышать этим воздухом, со временем он будет хотеть еще больших перемен.

Но сделав ставку на силовые методы, израильтяне сегодня лишь консолидировали иранцев и прибавили к сторонникам власти большую часть населения.

Мина под Ираном

— Насколько серьезна сепаратистская угроза в Иране?

— Среди этнических азербайджанцев есть радикальные элементы, но они непопулярны среди большинства населения. Из-за того, что тот же Пезешкиан — этнический азербайджанец, они говорят: «Наши же сидят там, все будет хорошо».

А вот с курдами, несмотря на то что они представлены в парламенте и в других госструктурах, все сложнее. У них есть желание иметь свое государство. И события в соседней Сирии, в Турции, в Ираке так или иначе подогревают его. Кроме того, большинство курдов практически с 90-х годов в тесной связке работают со спецслужбами Израиля. Белуджи и туркмены тоже могут восстать.

— При каких условиях эти этнические группы могут взорвать Иран изнутри?

— Это может произойти, если им дадут финансирование, создадут им структуры. Дальше все пойдет по наработанной схеме. За первыми успехами они обретут популярность, заразную для остальных. И радикальные маргиналы, которые есть среди азербайджанцев, тоже в какой-то момент поймут, что можно начать действовать против государства. Но это очень долгая и кропотливая работа. Израиль сейчас так не работает.

— Зачем Израиль вообще создает вокруг себя хаос? Если Иран распадется, в регионе будут конфликты на десятилетия.

— В 80-е годы американцы опубликовали карту, как должен выглядеть Ближний Восток. Там, если не ошибаюсь, дополнительно 20 новых государств. Вот эту историю частично поддерживает и Израиль.

Если в Иране произойдет смена режима, может последовать и частичный демонтаж государства. Курды начнут объединяться, тем самым разрушив и Турцию. И израильтяне всячески намекают, что после Ирана на очереди Турция. Потому что надо и ее ослабить. А сегодня там проживает около 20 миллионов курдов. С кем они исторически работали? Это Израиль, США, которые как иракских так и сирийских курдов поддерживали. Там уже работают американские концессии, которые получают нефть. Соответственно, мы получаем прозападное государство Курдистан.

— Есть еще идея «большого» Азербайджана.

— Да, Британия активно поддерживает объединение Северного и Южного Азербайджана. Что это дает? По сути, в Закавказье мы теряем еще одну страну, с которой России так или иначе можно было бы договариваться.

Азербайджан из маленького государства превращается в большое, с большим человеческим капиталом и месторождениями нефти. Это Каспий, большая часть которого переходит под контроль Азербайджана. Это месторождения, транспортные пути. Россия начинает терять все больше позиций.

Именно поэтому я очень не хочу, чтобы с Ираном что-то плохое произошло. Тогда наши позиции на Ближнем Востоке очень сильно просядут. И нам придется еще 50 лет работать над тем, чтобы как-то их восстановить.

— Звучит не очень оптимистично.

— Но это не все. За счет иранских туркменов увеличивается территория Туркменистана, который сейчас договороспособный в плане энергетических ресурсов. Но будет ли и дальше так?

Иранских арабов-шиитов присоединят к иракским. Вот вам арабское шиитское государство на территории Ирака.

Сунниты уходят от самого Ирака в отдельное маленькое государство, которое сотрудничает со странами Залива. Их отдают на финансовое обеспечение арабских монархий, к ним отходят и месторождения. Маленькое государство, которое будет сотрудничать с кем? С американцами. То же самое по Сирии…

— Но есть и интересы внешних игроков, например Китая.

— На днях Wall Street Journal писала как раз, что происходящее — это не конфликт между Ираном и Израилем, а прокси-война Китая и США.

Отмечу, что Израиль не бьет по нефтяной инфраструктуре, хотя это безусловно ударит по экономике Ирана, ведь где-то 30‒35 процентов ВВП страны приходится на нефтяные доходы. Но разрешая удары по этим местам, США и Израиль столкнутся с китайскими интересами. Не просто так Пекин построил туда железную дорогу. Китай сегодня один из главных покупателей иранской нефти и газа. То, на чем держатся деньги современной элиты Ирана…

Трампа будут подводить к тому, чтобы он активно вовлекся в эту историю. Будут различные провокации, устроенные теми же союзниками или даже Израилем. Но глобально это ничем хорошим для США не закончится

— Так это же прекрасно для США. Ослабить своего главного конкурента.

— Но есть в этой истории большой риск для Вашингтона. Да, Пекин лишается дохода от дешевой нефти, и пекинская экономика сталкивается с большими трудностями. Но тогда Китай еще больше сближается с Россией.

— Тогда легко объяснить, почему Трамп всячески избегает эскалации в отношениях с Россией. Китай может столкнуться с сырьевым голодом, если Москва под каким-либо предлогом перестанет продавать ему сырье.

— Да, это очень сильно ударит по Пекину. Более того, нанося удары по Пакистану и Ирану, вы бьете по китайскому «Поясу и пути», перекрывая один из ключевых сухопутных отрезков. Уверен, это то, что Нетаньяху доносит до Трампа. Но, опять же, если это произойдет, тут будет еще большее усиление тандема России и Китая. А Москва по-прежнему говорит о тотальном недоверии к Западу.

— На ваш взгляд, чем закончится нынешний конфликт?

— Трудно поверить, что все решится миром. В самих США и во многих других странах есть силы, которые готовы поддержать Нетаньяху в его желании воевать. Поэтому я, наверное, придержусь серединного сценария. Конфликт растянется, будут попытки раскачать и пошатнуть позиции режима в самом Иране. Интенсивность ударов будет нарастать. В какой-то момент это может перерасти в полноценную войну.

Трампа будут подводить к тому, чтобы он активно вовлекся в эту историю. Будут различные провокации, устроенные теми же союзниками или даже Израилем. Но глобально это ничем хорошим для США не закончится.

Возможно, все происходящее приведет к полному краху Ирана и даже, может быть, к его раздробленности в будущем. Но это и по США ударит очень сильно. И по администрации Трампа. И это еще больше усугубит глобальную турбулентность.

Иран в этой войне не выиграет, потому что у него не так много ресурсов. Он один. Иран — не Россия.

Примечание ВиД: оба материала были написаны до военного вмешательства США в конфликт.

На снимке: Тегеран в огне после израильских бомбардировок 15 июня 2025 года.