Путин в удаленном режиме проводит совещание с членами Совета безопасности РФ
04.04.2020 Политика

«Он не забудет, как ему пришлось отступить в тень»

Фото
kremlin.ru

Корреспондент ресурса Znak.com Александр Задорожный поговорил с политологом Глебом Павловским о «пандемических» переменах в Путине, его окружении и «вертикали власти».

Март 2020-го должен был запомниться триумфальным двадцатилетием президентского правления Владимира Путина. А запомнится наступлением всемирной пандемии и скандальной, ощипанной коронавирусом «конституционной реформой» с «обнулением» в финале. Политический юбилей Владимир Путин встретил в дни самого грозного за все эти годы испытания.  

«Власть утратила чувство реальности и совершает странности. Стратегии, плана не существует, поэтому ситуация выглядит еще тревожнее. Государственность Системы РФ перешла в режимный blackout. Мы входим в темные воды. Это плохо кончится. Мы не знаем чем, и Путин не знает», — еще до вспышки коронавируса, в связи с «конституционной реформой» высказывался политолог Глеб Павловский. И сравнивал текущий кризис со «знаменитым экспериментом в Чернобыле с проверкой систем безопасности реактора в 1986 году». 

В своей книге «Ироническая империя», вышедшей в прошлом году, Павловский предсказывал «Системе РФ», созданной Путиным: «при сохранении саморазрушительной тактики ресурс Системы ограничен 2–3 годами», «час испытания наступит явно раньше 2024 года», «в финале всякая управляемость может исчезнуть», и наступит сингулярность, «которая изменит все».

Конвульсивность действий власти в эти зловещие дни — подтверждение правоты и проницательности Павловского. О своем видении состояния президента, его ближнего круга, всей «вертикали власти» Глеб Павловский рассказал в интервью нашему изданию. 

«В основе сговора населения и политических элит лежит синхронность выживания»

— Глеб Олегович, бросается в глаза, что режим «всеобщей изоляции» вводится по всей стране в нарушение действующего законодательства, в том числе Конституции. На это указали в Федеральном собрании, об этом говорят и правозащитники из «Агоры». Либералы указывают на то, что Большой брат незаметно и навсегда поработил частную жизнь людей. Но люди, кажется, не сильно-то волнуются по этому поводу…  

— Скоро мы отметим 30 лет провозглашения Российской Федерации — нового государства в Евразии. Дело было 12 июня 1990 года, но парадов в июне можно не ожидать. Россия возникла из катастрофы советского мира и отмечает юбилей, возможно, катастрофой сопоставимых масштабов. В это тридцатилетие сложился странный альянс — способа властвовать и способа людей выживать. Как, почему? Это я пытаюсь понять в серии книг о «Системе РФ». Историк Михаил Гефтер учил меня, что в России строится «социум власти», а не государство, но ведь он одновременно еще и «социум выживающих». Меня поражало, как обыденно часто в прессе и политических речах 90-х годов употреблялся термин «выживание» в значении государственного аргумента: вот как мы выживаем; все плохо, но надо выжить; начальство, конечно, свиньи, но без них тоже не выжить… И у меня возникла гипотеза о синхронности выживания населения и постсоветских политических элит как основе их невольного сговора. 

Хотя, конечно, какие они элиты? Номенклатурная масса, обрубки кадровой смеси так называемых «хозяйственников», директората, конечно, партийного аппарата, который был «обнулен» перестройкой, но никуда не делся. Со второй половины 1992 года Борис Николаевич [Ельцин] очень быстро свернул эксперименты с «демократическими представителями», которых он рассылал по городам и землям России и которые в 90% случаев позорно быстро проваливались, и вместо них назначал тех же секретарей обкомов и горкомов, с одним условием — замами, а не первыми лицами. Как Берия назначал русских вторыми секретарями в национальные республики. Но после октября 1993 года за этим вообще уже никто не следил.

Механизм альянса в том, что сама ситуация выживания — не чисто политическая, она витальная и не требует добавочных обоснований: «Выжить хочешь? Слушай меня!». Российский истеблишмент складывался через витальный шок, синхронный с управляемым населением и, хоть выживал не с кило гречки и коробкой китайской ветчины «Великая стена», у него было кой-чего припасено, но и он также ставил перед собой задачу выжить. Где-то на отрезке 1992–1997 годов возник альянс, который в последней книге о Системе («Ироническая империя») я называю операцией «моментальной массовой сделки» или «невольного сговора». Теперь мы уже не требовали государства «как в Швеции или Канаде», не настаивали ни на чем, кроме одного: помогите выжить! Во второй половине 90-х этот императив превращается в центральный, осевой элемент всей государственной повестки.  

На этом подтексте Ельцин, кстати, выиграл выборы 1996 года: люди боялись не мифического «коммунофашизма», они боялись совершенно реальной вещи — что Зюганов победит, но и Ельцин никуда не уйдет, начнется гражданская война, и все потеряют все, что у них осталось. Мы в Кремле понимали этот страх, усугубляли его и играли на нем. 

— А в 1993-м Ельцин всем показал, что умеет не уходить.

— Да, мы много раз измеряли эти скрытые установки, и в 1996-м они были очень выразительны. Люди заявляли о намерении проголосовать за Зюганова, но когда в той же анкете их спрашивали, кто станет президентом, они отвечали: Ельцин! Платформа сговора уже была подготовлена, а она легла в будущее основание безальтернативной власти. Человеческая тревога и слабость вошли в альянс с запросом на «сильное государство». В результате родилась безграничная власть слабых людей, империя показных институтов. Альянс с начальством вошел в повседневность и в итоге сыграл нехорошую роль.

Сделка прошла в два такта, сперва с местным хозяином. Ельцин-то кто знает где, далеко и гречки никому не отсыпет, за этим нужно идти к региональному или городскому начальству — они собирают налоги, их выбирают, и они распределяют бюджет в Совете Федерации. Губернатор, а не президент оказывался в фокусе коалиции. Но к концу 90-х возникает еще один страх — что усилившиеся местные бояре, не способные договориться друг с другом, вступят в войну за Кремль.

В 1998 году покойный социолог Леонтий Бызов провел для Фонда эффективной политики исследования региональных страхов, и вышла масса важного, использованного затем в проекте «Преемник». Например, в политически депрессивных регионах обнаружился «страх гражданской войны». Но ведь там вообще не было политической жизни. Откуда страх? Ленинградская область по страху гражданской войны вышла на первое место, а там тогда гражданская жизнь отсутствовала вовсе и хозяйство лежало. Что за гражданская война, кому с кем воевать? Но люди боялись, что их семьям не выжить, и хотели страховки от невидимого и неопределенного. Вот они получили «президента-страховщика». 

Собственно говоря, тогда и появляется феномен Путина. 

А ведь к этому времени, к концу 90-х, люди прошли уже большой путь и на деле приспособились. Они научились выживать, развивая разные схемы торговли, обмена. Так что новой власти почти ничего особенно делать не пришлось. А тут еще и начали расти цены на нефть. Этот был первый такт в механизме альянса, и в послебеловежской России он лежит в фундаменте власти и обеспечивает ее склейку с населением. 

Сейчас мы видим второй такт, более неожиданный для властей, чем для населения. Это и есть повестка. А не то — имел или не имел Собянин право вводить комендантский час. Введи он QR-коды — и никого это не будет волновать, кроме дюжины вечно придирающихся. Правильно делают, что придираются, но сейчас не тот момент. Потому что политическая повестка снова стала витальной. 

Когда перед человеком встает вопрос о жизни и смерти, институтами становятся не конституционные учреждения, а управленческие маршрутизаторы — пропуски, пункты быстрой доставки медикаментов, еды и тому подобные вещи. Как во время войны — фронтовые эвакопункты, ФЭПы, изобретенные [академиком, главным хирургом Красной армии Николаем] Бурденко. Там шла первичная сортировка: легких наскоро перебинтовывали и возвращали на фронт, а тяжелых отправляли в тыловой госпиталь, что снижало нагрузку на всю медицинскую систему.

Из этого не следует гарантированного триумфа Собянина. Сейчас он может ежедневно вносить какие-то поправки и добавки в свой указ [о введении режима самоизоляции для отдельных категорий] от 5 марта, что он и делает. (При этом надо подчеркнуть, что система QR-кодов и пропусков выглядит громоздкой, малоубедительной и, конечно, коррупциогенной.) Но если вырастет число больных, мэрия Москвы окажется в положении мэрии Бергамо: ей останется отойти и дать дорогу военным для вывоза трупов грузовиками. 

«Повестка опять стала витальной, и Путин вывалился из нее»   

— Все таки позвольте «политический» вопрос, о президенте. За последние недели всеобщей тревоги мы видели два его видеообращения, многими раскритикованные, и два дистанционных совещания — с правительством и полпредами. И, в общем-то, все. 

— Повестка опять стала витальной, нужна другая защита, а ее нет — и Путин вывалился из повестки. Путин не гений игры, он герой прошедшего опыта выживания. Задача, которую он выполняет 20 лет, — успешно присутствовать при том, что на деле обходится без него, не выпуская из рук дирижерской палочки. Похоже на съемки боев в «Матрице», где актер, стоя на месте или подвешенный на канате, делает плавные и красивые движения, а в кадре он уворачивается от пуль и враги разлетаются от его прикосновений. Путин давно освоил эту роль и за 20 лет привык, как говорят ученые, репрезентовать свою силу, волю и ответственность. Двадцать лет назад он действовал примерно так же — но не изображал из себя героя «Матрицы». Говорил спокойно и взвешенно — как на днях говорил с полпредами. Он умеет вписываться в пространство возможного. Если б не умел, это был бы другой человек с недолгим сроком президентских полномочий.

Но в конце концов это театр, игра. А когда речь идет о жизни и смерти, разница между театром и реальной заботой очень чувствительна. Вот люди кинулись от Путина к [главврачу московской «коронавирусной» больницы Денису] Проценко и Сергею Собянину. Если бы Путин затеял с этим войну, думаю, его ждал бы плохой финал.  

— Некоторые сравнивают сегодняшнюю картину с июнем 1941-го. Есть свидетельства, что в первые дни войны Сталин вместе с Берией приехал разбираться с Генштабом, а Жуков обматерил их и выгнал. Берия грозил арестами, а Сталин предоставил Генштабу делать свое дело. 

— Да, постепенно он понял, что без них он и его власть не выживут. Я думаю, что Путин отчасти вернулся к этой стилистике. Мы в ступили в пору больших передряг, и пророчествовать сейчас, по-моему, дурной тон. Но он не забудет, как ему пришлось отступить в тень. 

— Если продолжить проводить исторические параллели, то тот же Жуков, «маршал Победы», в конце концов был сослан Сталиным сначала в Одессу, а потом в Свердловск. После смерти Сталина Жуков дважды спасал Хрущева — арестовав Берию и сломав «антипартийную группу». Но сразу после этого был отправлен в отставку, на пенсию. Как бы наиболее активных губернаторов не постигла та же судьба.  

— Я не сомневаюсь в том, что Путин поименно запомнит всех, кто «поднял руку». Как он станет действовать после пандемии? Не знаю. Сталин на том приеме в честь Победы в июне 1945 года, где он поднял знаменитый тост за русский народ, сперва воздал ему сомнительную похвалу: разве есть еще в мире такой народ, который бы летом 1941 года не выгнал бы к черту такое правительство и не заключил союз с Германией? (При публикации в газете он эти слова немного поправил, смягчил.) Послевоенные чистки были направлены именно на эту угрозу. 

Но — возвращаясь к Путину — мне кажется, сейчас нужно смотреть не только за ним, Собяниным, правительством  и Совбезом, а за тем, кто вообще выйдет на поле власти и как на нем будет действовать. Ведь это и есть сцена нового реального суверенитета, о котором и мы, и власти как-то позабыли. В ситуации чрезвычайных обстоятельств, выживания суверенен — всякий, кто взял на себя бремя решений. По праву или не по праву, неважно. Будь то отдельный политик, группа или профессиональная корпорация, они в этот момент становятся самим государством. И мы видим, как опять возник вакуум суверенитета. 

На это поле выйдут не только прекрасные, светлые люди вроде Дениса Проценко, не только вразумительные политические директора вроде мэра Москвы Собянина. Будут выходить очень разные силы. Только что некоторые из них атаковали Путина, требуя чрезвычайного положения. Интересно, что бы они делали с этим военным положением? Сделать армию смотрителем за порядком — значит разложить и ее, коррумпировать армейское начальство и обобрать Москву.

«Судя по последним обращениям президент остается в растерянности»

— Решения региональных властей о введении режима частичной самоизоляции принимались, когда коронавирус уже вовсю бушевал в Европе. Сейчас в больницах остро не хватает тестов, аппаратов ИВЛ, персонала. В аптеках не найти защитных масок и антисептиков. Правительство на ходу перетряхивает список «товаров первой необходимости». Все это, мне кажется, говорит о неготовности «вертикали власти» к пандемии. 

— К пандемии не был готов никто, кроме тех американских конгрессменов, которые заранее продали рискованные акции. Не готовы не только в России — и в Америке, и в Италии. Но проблема в том, что в России сразу две неготовности. Не готова страна с ее жителями, и не готова система власти, Кремль не готов. Причем, я бы сказал, панически не готов.  

Пандемия рушит ослепительный образ путинского храма, который он воздвиг и завещает стране. 

Уже несколько недель как интерес людей переключился — с визионерских образов на то, что угрожает непосредственно. Наша Система может требовать лояльности и творить что угодно, пока население ее уверено в своем выживании. Как только массы начинают бояться за жизнь, они перестают аплодировать ее сериалам, и сделка расторгается так же моментально, как возникала. Да, люди истеричны, склонны к панике, но теперь у паники наглядные мотивы. Вот уж действительно «завещанное нам предками» недоверие к успокоительным пассам власти: едва она говорит «не бойтесь», как все начинают нервно оглядываться по сторонам. 

Внимание людей приковано к маскам, перчаткам, туалетной бумаге, гречке. А невозможно одновременно волноваться о гречке и эстетически наслаждаться красивой картинкой интервью Путина Андрею Ванденко. Сериал сделан хорошо — интересно, живо. Уверен, если бы сериал Ванденко транслировали где-то в 2000-м и даже в 2010 году, улицы городов вымирали бы — все бежали бы домой, к телевизорам. Но спрос на Путина утолен, интерес ушел — и сериал заработал в минус. Перед нами пришелец из иной реальности, космонавт из «Интерстеллара», вернувшийся в будущее стариком. Путин отслоился от собственного «путинского большинства». Это заметили и сериал остановили.  

— «Отслоение» Путина запомнится надолго или вскоре затушуется?

— Это не столь большое событие, чтобы запомниться. Такой момент наступает у каждого лидера — когда видно, что он недостаточно хорошо понимает происходящее, чтобы сманеврировать. Тогда встает пример ослепшего доктора Фауста перед ямой, разверстой в земле. С его точки зрения, мгновение прекрасно, с точки зрения тех, кто его слышит, он обезумел. Будто в театре Путина в самый момент кульминации зажегся свет и люди заспешили в гардероб, звоня по мобилам. Чувство облома. Президент не испуган, но человечески растерялся. И, судя по последним обращениям, остается в растерянности. 

У [британского историка Арнольда] Тойнби есть известное объяснение механизма смены цивилизаций: «вызов — ответ». Цивилизация меняется в ответ на вызов, а не сама собой. Либо не может ответить на вызов — и рушится. Наша российская Система тоже возникла взрывным ответом на глобальный вызов, на катастрофу сверхдержавы — Советского Союза. В этом смысле Система РФ — изначально глобальная Система. Путин долгое время использовал это ее качество, в последнее время он особенно сосредоточился на игровом глобализме Системы. В ответ на антироссийские санкции сложилась новая путинская геополитика. Как вдруг со стороны мира приходит необычный глобальный вызов — пандемия! А какой ответ геополитика может дать на вызов пандемии — «героический»? Николай I разыгрывал патетические сцены: приезжал при холере на место бунта и кричал мужикам: «На колени!» Правда, перед тем окружив всю площадь войсками. Мужиков пороли, рассылали по другим гарнизонам, видимо, вместе с холерой, и эпидемия считалась побежденной — во всяком случае, для читателей газеты «Русский инвалид». Не было еще ни «Инстаграма», ни Zoom. 

Перед Путиным — глобальный зверь, и его невозможно объявить «звериной русофобией». Что-то непонятное, никем неуправляемое, и каждый день приходят новые пугающие цифры. Такую массу тревожных слухов не порождали ни пригожинские тролли, ни украинская авантюра. А это еще только начало. И если Путин хочет действовать как агент Системы РФ, он должен зайти значительно дальше, опередить страх, возглавить поток событий и новостей — так же, как в январе, опередив всех, он захватил государственную повестку. В январе он ошеломил оппозицию (выдвинув проект «конституционной реформы». — Прим. ред.), а пандемия его самого превратила в оппозицию витальной повестке. Что делать? Он не может отступить, значит, он должен найти свое место, выйти со своей повесткой. Как он это может сделать? Я хотел бы думать, что Кремль не станет искать «отравителей колодцев», как это делали мужики во время холерных бунтов. 

Вирус — тварь не человеческая, не чей-то агент, он справедлив по отношению ко всем, до кого дотянется и сожрет. Поэтому здесь нужна рациональная деятельность, самое лучшее — отбросить амбиции и начать действовать. Но реальные действия — это действия на местах, чем ниже — тем лучше. А в Москве публика требует какую-то Ставку Верховного санитариата, чтобы установить особый военно-медицинский режим. Федерализация антиэпидемической работы — добрый путь.  

«Нужна резкая смена руководства, может быть, на коллективное управление» 

— Глеб Олегович, как вы думаете, чрезвычайная ситуация сплотит вокруг Путина его ближний круг, кремлевский «двор», или они, напротив, могут разочароваться и воспользоваться слабостью президента?  

— Ближний круг Путина слишком близко к нему, чтобы питать иллюзии. В то же время ближний круг слишком заинтересован, чтобы иллюзии оставались и работали на него. Они совершенно не заблуждаются на счет шефа, но в высшей степени нуждаются в нем. Он играет сразу несколько ролей: Путин — реальный человек наверху аппарата, иногда осуществляющий арбитраж. Мифический «Путин, который решает все основные вопросы» в России. А еще есть Путин, который однажды уйдет и этим волшебным образом все переменит. 

Миф Путина образует над властью ослепительный защитный купол, прикрывает их. Они не видны, виден был только Путин. Даже атаки Навального на людей ближнего круга очень избирательны, на одних он нападает, на других — нет. Но разоблачения интересны только тем, что они «друзья Путина».

Так что надо обязательно учитывать эти разные роли Путина. Но так же очевидно, что он уже не справляется со своей многоликостью. Путину тяжело играть роль «Путина». Несомненно, с тем же Ванденко были десять раз согласованы его острые вопросы, иначе бы Путин на это просто не пошел. Но мы видим, что он не готов парировать даже в «договорном матче». Предательские крупные планы выдают, как злит его интервьюер: играй свою роль, но не заигрывайся. Он не держит даже такой довольно слабый удар. А это создает дополнительные риски. 

Превратившись из президента во фронтмена, Путин поставил себя под угрозу. Президент правит в определенных рамках, и этими рамками он защищен, а фронтмена делает окружение. В январе Путин попытался рывком решить эту проблему и не решил, создал еще более тяжелую и опасную для себя ситуацию. 

— Что можно сказать о чиновном аппарате, пресловутой «вертикали власти», которая тоже наверняка оценивает силу натиска стихий и поведение президента? Особенно в связи с поручением справляться с эпидемией «на местах». Кризис мобилизует аппарат или разрушит его? 

— Наша Система напоролась на то, из чего когда-то возникла, но с чем отвыкла справляться. Здесь очень важно качество управления, но все последние 20 лет можно описать как историю обмена качества выживания на качество управления. Тридцать лет РФ — это история попыток усилиться в обход повышения управляемости. Возьмите эти разговоры последних лет о священной суверенности, это же очень скверный симптом. Реальному суверену не надо всякую минуту трещать у вас над ухом, что он суверен. Понятие власти вытеснило понятие управления. С самого начала, когда мы диктовали всем требование признать «диктатуру закона» и «вертикаль власти», не отвечая на вопрос: как эта вертикаль будет работать? Боссы перестроились и признали «вертикаль», но при этом успешно пользуются ее слабостью: деньги приходят прямо из федеральной кассы.

Итак, сверху бенефициары, они рассылают высочайшие указы, под это выделяются деньги, которыми они же и распоряжаются. А с другой стороны — управленческое сообщество, которое получает указы вместо помощи в управлении — ни в виде контроля компетентности и управленческих решений, ни в виде контроля коррупции, судебного и парламентского. Путин живет в другом государстве. У нас именно управленцы являются эксплуатируемым классом, вопреки тому, что о них говорят, как о «неуклюжей бюрократии». Государственные масс-медиа, контролируемые настоящими, а не мнимыми олигархами, постоянно ругают бюрократию: во всем виноваты управленцы на местах, они все неправильно делают.  

Но сегодня наша Система попала в слишком сложную ситуацию, ей нужна резкая смена правил внутри ее самой, смена руководства, может быть, на коллективное управление, и чем ниже, тем лучше — чтобы она смогла мобилизовать свои ресурсы. Но для этого нужны политические условия. Я имею в виду не только волю «Двора» и правительства, а готовность страны. Но общество находится в дезориентированном, расслабленном состоянии, ожидая неведомого спасителя от всего сразу. Опять призывают призрак «Путина-2000», тогда как стране нужны сто компетентных управленцев на местах, наподобие врача Дениса Проценко. Пока мы еще в нарастании кризиса, и мне трудно сказать, чем он закончится. 

— Из всего сказанного вами я делаю вывод, что «проблема 2024» остается открытой.

— Она не просто открыта, она усугубляется. Если в январе еще была хотя бы слабая надежда на то, что Путин создаст, пусть авторитарный, но работающий, управленчески ясный механизм трансфера своей власти при уходе, то затем устами Терешковой и Матвиенко он заявил, что лично возглавит собственную политическую «похоронную комиссию». Все проблемы были отнесены на лучшие времена, и вот оказалось, что «лучшие времена» — это времена глобальной пандемии.

Система власти, возникшая из задач выживания, потеряла опыт и память об этом. Каким образом и в какой момент? Суверен, правящий именем выживания, с годами потерял интерес к опекаемому стаду. Но сегодня, после прострации и ряда метаний, власть развернулась к жизни и смерти людей, невольно приобретая более человеческий облик. Испуг и смерть сыграли важную роль. Перед лицом умирающих властитель вспоминает, что управляет смертными на местах и сам смертен. А это не обнулишь, это другое, забытое ощущение. И хотя нельзя приостановить укладку тротуарной плитки, но вся повестка власти и ее модель разворачивается к жизни, спускается на места. И что самое главное, возвращение к повестке выживания обновляет власть. 

В нашей Системе власть изнашивается от бессодержательности. Она долго не имела программы, кроме себя самой, была слишком занята самовыражением, а это ее опустошает. Вторжение витальной повестки обновляет ее и поворачивает к реальному. Сейчас самое главное — избежать взрывоподобного распространения вируса в апреле. Надеюсь, этим заняты в регионах, в правительстве, в медицинском сообществе. Этим заняты власти Москвы. Это хороший пример, поглядим, что и кому удастся. 

На снимке: Путин проводит совещание с членами Совета безопасности РФ.

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии