Репортёр Baza Кирилл Руков продолжает разыскивать детей участников преступных группировок в России 90-х и записывать их рассказы. Сегодня – вторая статья из цикла расследований - истории семей ореховских, таганских, «банды участковых» и «казанского феномена». Первую можно прочитать здесь.
Что, если твой отец выиграл криминальную войну в Москве — но ты хочешь национальную революцию, а не его офшоры? Если твоё первое воспоминание в жизни — как папу расстреливают во дворе собственного дома? Что ты будешь думать о добре и зле, если отец начинал как хороший полицейский, а закончил в тюрьме главарём банды чёрных риелторов? Как стать счастливым, если твою семью в Казани по щелчку разрушили героин и мстители из «Хади Такташ»?
Преступные группировки девяностых были русским аналогом рыцарских орденов: со своими уставами, экономикой, представлениями о чести и достоинстве. А ещё члены ОПГ заводили семьи, у них рождались дети — такие люди росли с ощущением причастности к страшной тайне. разыскивает их, чтобы записать воспоминания о самом личном.
Дочь: Дарья Карпóвич. Основательница винтажного бутика Garderobnaya Komnata, 28 лет.
Отец: Дмитрий Карпóвич. «Банка». Культурист, авторитет Ореховской ОПГ
Ореховские. Короткая справка
Подробно историю Ореховской ОПГ мы уже разбирали в первой части цикла. Фактически это самая известная группировка России. Ореховские возникли в середине 1980-х под руководством Сергея Тимофеева по прозвищу Сильвестр. К началу 90-х они уже контролировали весь юг Москвы. Ярким стало покушение на олигарха Бориса Березовского, а также их победа над «кавказской мафией». Несколько месяцев Сергей Тимофеев провёл в роли главного авторитета Москвы и лидера «славянского» преступного мира, пока его самого не взорвали в «мерседесе».
Преследовать ореховских целенаправленно начали с 1998 года, их судят до сих пор — последних лидеров (Буторина и его преемника Белкина) экстрадировали и посадили на пожизненное, бригадиров и киллеров находят спустя десятилетия и дают до 25 лет тюрьмы. На свободе остаются около пятидесяти участников группировки.
Дмитрий Карпович был бригадиром, а затем и авторитетом ореховских из ближайшего окружения Сильвестра, однако был застрелен во дворе собственного дома при неизвестных обстоятельствах — дело об убийстве не раскрыто до сих пор. У Карповича есть брат, а также единственная дочь Дарья. Это её рассказ.
Зима, десять вечера. Я досматриваю мультики, и папа забирает меня от родственников: они живут в начале дома, а мы — в конце. Отец держит меня за руку. Тихо. Надо пройти какие-то сто метров вдоль двора, от одного подъезда до другого. Посередине дом прыгает на один этаж, там небольшой холм, к нему — лестница. Около ступенек папа вдруг замирает и оборачивается: из-за гаражей выбегают два человека в тёмной одежде — фонари светят им в спину, лиц не разглядеть. Папа хватает меня за руку слишком сильно и начинает буквально волочить за собой, но на пятачке сверху понимает, что это бесполезно. «Только не убивайте мою дочь». Два выстрела, без вспышек. Фигуры убегают, так ничего и не сказав. Я стою ещё несколько минут у тела отца в оцепенении, в супертемноте. (Это случилось 10 января 1996 года во дворе дома 33/19 по улице Генерала Белова, метро «Домодедовская», Москва. — Прим. Baza.)
Какая-то женщина из пятого подъезда забирает меня к себе в квартиру. Сажает на диван, а мою опухшую кисть кладёт в стакан с холодной водой. Потом кричит в телефон: «Дима, Дима Карпович лежит. Тут его дочь». А у меня какое-то видение: будто папа в этот момент возникает перед моим лицом со словами «Даш, всё будет хорошо» — и тут же растворяется. Всё, больше я ничего не помню.
Он скончался позже, только в больнице: врачи сказали, что пытались реанимировать, потому что сердце ещё билось, — но мозг уже умер. Одна пуля попала в живот, другая — в голову. Я понимала всё, когда его убивали. Знала, что сам он тоже бандит. Вот так я появляюсь на свет, и этот вечер — моё первое чёткое воспоминание в жизни.
Никакой виллы мне никто не оставил — наоборот, пришлось продавать вещи. У папы была красная «тойота», фары которой поднимались наверх, как глаза. Меня ещё постоянно тошнило в этой машине. Оказывается, когда папу убили, мама была беременна — она сказала мне это спустя годы. Жутко испугалась тогда, что не потянет ребёнка, не знала, как дальше жить, — продала папино ружьё и эту «тойоту», чтобы достать деньги на аборт. Потом жалела.
Карпович — это польско-еврейская фамилия, мой прадед Франик Карпович был поляком, как и все его родственники. А мама с папой познакомились уже здесь, в Орехово, на вечеринке в клубе «Клондайк». Первое время мама уходила от папы рано утром, только туфли тихонько надевала и исчезала, чтобы с семьёй не пересекаться.
Так странно осознавать, что папа умер, будучи моложе, чем я сейчас. За свою короткую жизнь он успел съездить на Сицилию, на встречу с какими-то итальянскими мафиози, построить семью, завести ребёнка. Я думаю, если бы его не убили, он бы нормально поднялся. Умный и очень серьёзный, себе на уме — планами ни с кем не делился. Пил протеин, занимался бодибилдингом, в 18 лет уже жал 90 килограммов от груди. Про отца вообще мало написано, хотя он был другом Сильвестра (Сергей Тимофеев, основатель Ореховской группировки. — Прим. Baza), и тот часто заходил к нам в гости. Бабушка была суперболтунья, они с Сильвестром по несколько часов разговаривали и курили сигареты. Тимофеев казался ей очень воспитанным и вежливым человеком, никогда не матерился.
С компанией ореховских папа познакомился именно в спортзале под районной библиотекой — тогда это было легендарное место. За мускулатуру ему и дали прозвище Банка. В 1990-м вышел фильм «Славные парни» — они посмотрели и захотели жить так же, делать деньги.
Больше всего про их жизнь мне рассказывал дядя Артур*. Он не состоял в группировке, был слишком юный — просто папа иногда брал брата с собой, например, в клуб «Титаник» (самое модное место Москвы образца 1995 года, которое навсегда изменило индустрию развлечений и вывело клубы из андеграунда. Здесь изобрели русский рейв. Подробную историю «Титаника» написал Никита Величко для «Афиши». — Прим. Baza). Ещё Артуру очень запомнилась тёмная история, когда ореховские устроили себе вечер с девчонками в бане. Взяли каких-то совсем молоденьких проституток. Потом одна подползла к Артуру, мол, «помоги, пожалуйста», — дядя страшно испугался, потому что ничего и сделать не мог. Не просить же этих бандосов с золотыми цепями отпустить её. Он не мог лезть не в своё дело, но тогда у него в голове многое перевернулось.
Семью при этом ничего не удивляло. Бабушка не вникала, почему сын в 20 лет в начале девяностых летит на Сицилию. Ну, летит и летит, с богом. Только однажды заподозрила что-то, когда спросила, сколько дать таксисту за проезд до аэропорта, а папа такой: «Ему ничего не надо платить». И красноречивый взгляд водителя в зеркале: отца он ненавидел, но точно был ему чем-то обязан.
Убийство любимого брата мгновенно подкосило дядю Артура, просто снесло крышу. Ему тогда было всего девятнадцать, и следующие несколько лет он только сидел на наркотиках и читал книжки, ему стало всё безразлично. Сейчас он затворник: собрал коллекцию всех серий «Симпсонов» на кассетах, пересматривает их теперь фоном без остановки, а его внешность не меняется, будто он законсервирован.
На могиле и надгробие папе скидывалась вся группировка. Котляковское кладбище, крест. Собралось несколько сотен человек, всюду ещё были мусора, вели оперативную съёмку. Но когда на дороге какая-то машина перегородила путь катафалку — ореховские просто отметелили водителя битами.
Следак Игорь Прокопьев уговаривал меня опознать убийц, несколько раз специально для этого приходил к нам домой. Тогда задержали двоих подозреваемых, и Прокопьев просил меня «показать пальцем». Мама запретила привлекать ребёнка: сказала, что иначе меня убьют. Ну и плевать, я всё равно не смогла бы помочь, потому что не разглядела лиц. Прокопьева я потом кучу раз видела в «Криминальной России», особенно ту сцену, где он ведёт пальцем по списку ореховских и над каждым повторяет «убит, убит, убит, убит» — меня жутко с этого триггерило. Вся семья собиралась перед ящиком, сидели в слезах и смотрели это шоу — я вообще была в шоке. Я даже не представляю, сколько детей вот так узнали про своих отцов из этой передачи. По двести раз пересматривала знаменитый ролик с праздника (речь идёт о записи 25 апреля 1992 года, тогда на день рождения украинского авторитета Сергея Батозского приехали все ореховские лидеры, пока ещё на дешёвых отечественных автомобилях. — Прим. Baza), потому что только там я могла видеть, как папа вообще двигался, разговаривал.
А сколько людей фанатеет от ОПГ в интернете — это вообще безумие, как с Аль Капоне. Раз в год выкладывают фотографию моего отца в паблик, под ней сразу комментарии: «Кто знает, за что его убили?», «Почему так мало информации? Не человек, а миф какой-то», «Это скриншот из видео, где Димон говорит тост, где найти полную запись?» — просто жесть, все эти люди его даже не знали.
Я ведь тоже отца, по сути, не знала — идеализирую его до сих пор. Вижу мясо из криминальной хроники — и это отвратительно, — но всё равно люблю фильмы про бандитов. «Клан Сопрано» в этом смысле ещё и потрясающе достоверен: весь этот среднестатистический околокриминальный быт; жёны, которые не хотят ничего знать, но всё равно прикрывают мужей. Даже Тони Сопрано мне казался привлекательным, хотя внешне вообще не мой типаж. Мне нравится, что такие люди были уверены в себе, нагибали систему, грубо говоря. Коммерсанты на рынке ведь тоже брали за свой ширпотреб столько, сколько хотели, — бандитам это просто не казалось сильно справедливее, чем то, что они приходили на рынок и требовали за «крышу» такую долю бизнеса, какую захотят.
В детстве отец казался мне героем, которого подло застрелили, — безоружного, когда он шёл с ребёнком. Мама ещё упоминала мельком, что папа в то время ждал большой денежный транш — он вроде как хотел от ореховских совсем отделиться, сделать независимую бригаду (к 1996 году Сильвестр был уже мёртв, ореховские постепенно рассыпались, а Сергей Буторин по прозвищу Ося ещё не стал новым лидером, чтобы объединить группировку. — Прим. Baza), кажется, даже перестал выделять деньги в общак. За это его и убил кто-то из своих — так решили в нашей семье.
Через два года мама начала встречаться с другим чуваком, Севой*, — он тоже оказался бандитом из Орехово, просто каким-то мелким. Он мне сразу не понравился. Такой бычок с гонором, сам себя назвал ореховским (в реальности Сева имел к ним слабое отношение. Его другом и наставником был бандит Даниял Баймурзаев, который, по некоторым данным, знал ещё «первый состав» при Сильвестре и симпатизировал ореховским. Сева же стал считать себя их последователем. Кстати, Баймурзаева потом застрелили в его машине. — Прим. Baza). Он постоянно прятал оружие у нас в квартире, потом мы прятались в Смоленске, когда он скрывался от полиции. Меня всё это жутко бесило. Оказалось, что он фанатик: Сева с братками тащился от того, что я «дочка Димы Карповича», кичился, что встречается с его вдовой, что живёт у нас в доме. Большая фотография отца даже стояла в их спальне. Пару раз мама зачем-то попросила называть Севу папой — я чётко дала понять, что не буду.
Именно из-за Севы у нас несколько раз были обыски: в квартире стоял такой мерзкий звонок, «дзззззз», который можно долго держать. Кто-то не убирал палец с кнопки — я заперлась в туалете, спустила воду, чтобы не слышать, и стала читать «Отче наш». Я боялась абстрактно, что «за нами пришли и ломятся». Боялась, что маму убьют. В другой раз я пошла в школу — а за дверью менты сидели уже на раскладных креслах для рыбалки, как будто это какой-то сраный пикник. Мама сказала только: «Ничего, Даш, иди, всё нормально».
Дядя Сева сел за убийство в группе лиц на 10 лет (это случилось 3 августа 2001 года, фактически Сева с друзьями убили случайного прохожего. — Прим. Baza). Вышел в десятых, но вообще не изменился, как будто застрял во времени. Уже в 2012-м он устроил какую-то перестрелку прямо у нашего подъезда, как идиот, а сейчас стал бизнесменом. Мы не общаемся. Я считаю, что он принёс нам много проблем. Я даже виню его в смерти мамы: она умерла от рака, когда мне было семнадцать. Но я считаю, она просто быстрее сгорела из-за нервотрёпки, которую он ей обеспечивал. Всё могло быть по-другому.
Мои панические атаки так и не закончились: я до сих пор боюсь звонков, от них белеет лицо и перехватывает дыхание. Подростком я не могла выходить одна на улицу, потому что боялась, что меня убьёт маньяк. Не ездила на лифте — потому что он, конечно, должен был оборваться. У меня совсем полетела психика, пью антидепрессанты и пытаюсь снять тревожность. Отучилась в колледже на парикмахера, занималась плаванием профессионально — я кандидат в мастера спорта. Потом открыла небольшой магазинчик винтажной одежды на Новокузнецкой. Сейчас учусь на психолога: хочу помогать людям с таким же посттравматическим расстройством, как у меня.
Господи, сколько ещё таких детей! Я хотела начать разыскивать их так же, как это делаете вы, — но семья и подруги отговорили. Их всё пугает, проще похоронить эту историю вместе с отцом. А я же вдоль подъезда, где его расстреляли, ходила каждый день ещё 20 лет, пока не сбежала из Москвы. Я не люблю этот город.
Знаю, что на поминках отца за общим столом была странная сцена: дедушка, которого я всегда боялась, потому что он внушал ужас, как из сказок, — такая мощная энергетика, — он молчал-молчал, а потом вдруг встал, показал пальцем на одного из близких друзей папы и сказал: «Ты, это ты его убил». Никто до сих пор не знает, почему он так сделал, дед быстро умер и унёс этот секрет с собой.
Сын: Евгений Чекмарёв
Чехман. Cкинхед, порядочный арестант, 36 лет
Отец: Валерий Чекмарёв
Валера Чека. Авторитет Таганской ОПГ
Удивительные приключения русских в Испании. Таганская ОПГ
«Таганская братва» действительно появилась в Таганском районе в 80-х, что делает их не только старейшей бандой в столице, но и единственной из русских группировок в центре Москвы. Лидер «первого состава» — Виктор Коледов (Губа). Подружившись с вором в законе Андреем Исаевым по прозвищу Роспись, в начале девяностых Таганские вступают в так называемый славянский союз: получают партнёров в лице люберецких, перовских, ореховских и балашихинских за то, что ввязываются в войну с кавказской мафией. Роспись был настоящим расистом, а ещё — рекордсменом среди воров в законе по количеству пережитых покушений.
В этот период таганские получают контроль над рынками «Черёмушкинский» и «Афганец» в Кузьминках и «Китеж» на «Киевской», торговыми точками у «Баррикадной». А ещё — над легендарным рестораном «Закарпатские узоры» с казино внутри: по значимости для криминальной Москвы это место было в одном ряду с клубами «Арлекино», «Метелица» и рестораном Elements.
Лидер Коледов эмигрирует в Европу, во главе группировки становятся Игорь Жирноклеев, его партнёр Григорий Рабинович берёт на себя бизнес, а в качестве силовой поддержки группировка подтягивает тверских бандитов из Редкино. После этого какая-либо территориальная привязка таганских исчезает. На пике в начале нулевых таганские владеют секциями легендарного авторынка в Южном порту (сейчас метро «Кожуховская»), торговыми павильонами на «Сухаревской», автосалоном в Кунцево, а также получают дань с торговых рядов на Курском, Павелецком и Киевском вокзалах и даже в аэропорту Домодедово.
Крупнейшим их активом становится универмаг «Москва» на Ленинском проспекте и ликёро-водочный завод «Кристалл», где разливали легендарную водку «Столичная», «Кристальная», «Старая Москва» и «Путинка» — благодаря рейдерскому захвату, который провернул новый директор Александр Романов. Теперь он будет отвечать за легализацию активов.
Вор в законе Андрей Исаев по кличке Роспись
Baza обнаружила, что в стремлении отмыть доходы таганские фактически слились с Солнцевской группировкой — ведь именно у неё уже была налаженная система легализации в европейских банках. Даже ресторан «Закарпатские узоры», с которого всё началось, тоже стал солнцевским: его директором назначили бандита Александра Терехова, а основная доля оказалась записана на офшор солнцевского бизнесмена Шабтая Калмановича.
Всё идет под откос в 2013 году: на Майорке арестовывают неназванных таганских авторитетов, которые пытались продать украденные акции «Газпрома» на 500 млн рублей. Романов оказывается под следствием в Испании, где прокуратура постепенно распутывает весь клубок «отмывочной» схемы. В ней даже находят бывшего сенатора и зампреда Центробанка РФ Александра Торшина — Романов буквально называл его «крёстным отцом» в письмах, которые цитировал Bloomberg. Сам Торшин связь с криминалом отрицает.
Благодаря множеству признательных показаний рядовых членов группировки силовики найдут крупнейший схрон с оружием и взрывчатыми веществами в России — больше, чем тайники любых других группировок из девяностых. Окажется, что электроника для прослушки и специалисты у Таганских были настолько крутые, что в девяностых работу им как фрилансерам заказывали и ГРУ, и ФСБ.
Формально Таганская ОПГ считалась действующей до 2019 года — пока в России не арестовали Жирноклеева и Рабиновича. Здесь расследование по Таганской ОПГ завершилось и дошло до суда только год назад. Сейчас в нём более 20 фигурантов, им вменяют в том числе убийство Максима Лазовского из чеченской Лазанской ОПГ, воров в законе Деда Хасана и Япончика.
Авторитет таганских Валерий Чекмарёв — ветеран из самого первого состава группировки. Он пережил их всех, вовремя легализовался в Москве и начал получать пассивный доход. От первого брака у него остался сын Женя, более известный как скинхед под прозвищем Чехман. Это его рассказ.
Скином я стал в 1997 году. Первый бомбер, друзья отмороженные — их побаивались. Но был один тип в седьмом классе, который всё равно выёбывался на меня, про батю тоже что-то ляпнул:
— Давай-ка завтра после школы попиздим.
— Без проблем, — говорю, хотя на стрелках не был никогда, а чувак был из девятого. Я же вообще толстый, неспортивный парень. Понимал, что мне пизда.
Но ничего. Напялил бомбер. По дороге на стрелку поднял с обочины такую тонкую трубу, как сантехника в ванной, — засунул в рукав. Поворачиваю за угол, а там уже стоит этот хуй, такой расслабленный, и с ним ещё какие-то зеваки, все ждут зрелища. Я без слов вытащил эту трубу и наотмашь долбанул ему по башке. Он сразу упал. Хуя себе, думаю, как это просто, оказывается! Ещё раз его уебал, уже лежащего. Тогда я понял, что качаться не обязательно, чтобы быть отмороженным, — потому что люди хрупкие сами по себе. Хотя, конечно, лучше быть боксёром.
Трубу выкинул, прибежала завуч. Вызвала отца в школу. Он выслушал её и говорит, мол, я не буду сына наказывать, это вы лучше следите за учениками — пацан был на три года его старше, это вообще что такое? Вечером мне сказал: «Ты молодец так-то, всё правильно сделал, только по голове не бей в следующий раз».
Я особо не спрашивал, откуда у бати деньги, — всё и так было понятно. Совсем мелким думал, что он секретный агент, потому что он постоянно носил с собой пушку. Но потом стал гонять с ним на встречи с братками. Это было безопасно, потому что батя отучил меня подслушивать разговоры. Мама работала администратором в ресторане «Закарпатские узоры», так они и познакомились. В начале девяностых мы постоянно мотались за границу: Тунис, Турция. Потом они разошлись, отец завёл вторую семью. Теперь я видел его только по воскресеньям, но денег он всё равно нормально заряжал. В 1995-м я гонял на Кубу уже с его новой женой — маме это, конечно, не нравилось, но я сам решил, что хочу лететь. Кто откажется, ты бы отказался?
Ментов он ненавидел, но никогда их не боялся, не прятался. У них были свои купленные мусора: помню, как мы отвозили наличку в чёрном пакете какой-то бабе-следачке с ним и его корешем. Отец ещё грязно ругался, мол, всё равно не понимаю, куда столько денег грохаем, — «а она всё ещё жирная, хоть бы операцию себе сделала по липосакции».
Любимая отцовская байка: как они приехали на рынок, но чебуреки платить никак не хотели. Тогда батя порешал с мусорами, чтобы полчаса на вызовы по этому адресу не приезжали, — и за это время разъебали рынок в хлам.
Запачкать одежду батя никогда не боялся, ему вообще похуй было. Он мне привил тоже эту тему, мол, «никогда не ходи как чмо». Выглядеть надо хорошо, но, если что, шмотки — это просто шмотки, купи новые. Красные пиджаки — это пиздец какой-то выдуманный. У него был либо классический стиль, Trussardi, Armani, либо полуспортивный типа Kappa. Часы охуевшие, золотые Cartier с камнями. Мне оставил мощное платиновое кольцо с большим бриллиантом, но я не могу его носить. Просто представь меня в бомбере, берцах и с этим кольцом — ну что это? Оно у меня просто как семейное реликвия, не продам его ни за что. Ножи серьёзные дарил — Spyderco, японские, полуавтомат. Ещё подогнал охуенных солдатиков из серии G.I.Joe, у которых всё двигается, — я их очень любил. Терминатора фирменного намутил. Но всё это были просто вещи, по сути. Жил-то я всё равно с матерью в обычной хрущёвке, никаких джакузи у нас не было.
В 1991-м отца первый раз ранили, прострелили плечо. Спустя несколько месяцев расстреляли дядю Вадима, его ближайшего кореша, про которого он всегда говорил: «Дядя Вадим — номер один». Высокий был мужик, красивый и скромный, за ним бабы постоянно бегали. Один раз видел вора в законе по кличке Роспись, когда батя взял меня с собой в кабаре, — но Роспись не был каким-то лидером, никто перед ним не трепетал. Сидел со всеми за столом, на равных что-то затирал, а я зачем-то, как дебил, носился вокруг сцены, на которой бабы плясали. Детей вообще было немного, Дядя Шил (речь идёт об Игоре Шилове, он умер от рака мозга в 1999-м. — Прим. Baza) также приводил своих сына и дочку: она потом замуж вышла, а с сыном мы подружились, но в итоге я ушёл в субкультуру, а он — в героин.
Таганских не просто так называли славянской группировкой: я помню, как отец обращал моё внимание на чебуреков, которые начали вести себя в Москве охуевше. Может, поэтому он спокойно принял новость о том, что я стал скином.
Женя Чехман в 13 лет, когда он был ещё наци-скинхедом
Случилось это так: к концу девяностых в Кузьминках, где я жил, тоже стало появляться много молодых ребят с Кавказа, которые стали вести себя по-охуевшему. Был конкретный момент, когда я разозлился, — мне самому пизды дали у метро. Друзья узнали об этом, впряглись за меня и провели пару зачисток на районе. Показали мне фильм Romper Stomper с Расселом Кроу — сложно было не залипнуть на этом стиле и музыке. Мне понравилось, как ребята действуют. Потом первый раз попал на концерт: это был «Коловрат», и там скинов были просто сотни — я такой кайф испытал. Меня это впечатлило, я стал больше с ними общаться, свой подвал у нас даже был. Такое братство, мы ходили в патрулях по району. Я всегда железку какую-нибудь использовал, гвоздодёр или ключ.
Конечно, у нас были акции прямого действия. Накрывали охуевших ребят у метро, которые занимались банальным гоп-стопом. В начале нулевых это ещё было спонтанно, просто увидел типочка — почему бы и не повеселиться? Было меньше камер, с мусорами тогда всё было попроще: если ты кого-то отъебашил на рынке, тебя отвезут на пару кварталов и отпустят — потому что в ментовку тогда тоже шли ребята кто с Афгана, кто в Чечне воевал. Они всё понимали.
Несколько раз акции были беспонтовыми, получалось не по-пацански. До сих пор помню, как мы отлупили мальчика-таджика, — а он студент был, культурный, вообще не из тех, кто ведет себя охуевше. Он всё повторял: «ребят, да за что, за что?» — мне что-то потом так хуёво было.
Я ещё не понимал тогда разницы между нацизмом и фашизмом, не вникал особо в историю скинхед-движения в мире. Поэтому начал читать. Узнал, что изначально скинхеды не были расистами, узнал про Terza Posizione в Италии (здесь и дальше Чехман перечисляет крайне радикальных европейских политиков и фашистские движения разных типов. Редакция не разделяет и не пропагандирует эти убеждения. — Прим. Baza), про Bases Autónomas в Испании, прочитал книжку Пьерлуиджи Конкутелли, потом биографию Хосе Антонио Примо де Риверы — я вообще охуел тогда, насколько эти ребята были поинтереснее Гитлера. Так и остыл к обычным уличным неонацистам, потому что это всё от недостатка информации.
Меня лихорадило, круг общения сменился. Окончательно из правого крыла я отписался благодаря моему знакомству с Федяем в 2004 году (Фёдор Филатов, или Федяй, был основателем Moscow Trojan Skins (MTS), русской ячейки движения S.H.A.R.P., в котором тогда состоял и Чехман. «Шарпы» — это скинхеды разных политических убеждений, но выступающие против расовых предрассудков. В уличных войнах они нередко дрались с неонацистами на стороне антифа. — Прим. Baza). Какое-то время меня считали боновским шпионом. Мы начали гонять на SKA-дискотеки, а там ведь ещё появлялись правые футбольные хулиганы — поэтому мы часто уходили с боем. Причём нас было намного меньше, но мы были отбитые. Сейчас я больше придерживаюсь того, что называют «третьим путём», — это смесь классического фашизма с анархизмом. В какой-то момент просто взрослеешь и начинаешь понимать, что не все чурбаны-то хуёвые. Что это такие же люди, которые могут ассимилироваться, получить образование, с которыми можно нормально разговаривать по-русски.
Отец, когда увидел, к чему у меня всё идет, он сначала предупреждал, мол, зачем ты с этим связался?». Я пытался объяснить на понятных ему примерах:
— Вот у вас, у таганских, тёрки с чеченцами, с мусорами. А у меня — и с ними, и с бонами, и с коммунистами.
— Ну так ты долбоёб же, я хоть деньги с этого имею, а ты что?
— А я человек идеи.
— Ну понятно. Скоро вас всех будут сажать, как в тридцатые годы, займутся по-серьёзному.
Как в воду глядел. Причём он узнавал об этих настроениях силовиков как-то иначе, потому что в интернете не сидел и вообще был далёкий от технологий человек. Это было эпичное время, самый разгар уличной войны. Сейчас ничего подобного и близко не происходит, даже просто за посты в интернете закрывают. Пиздец.
Последний раз с детьми окружения папиных друзей я виделся в 2002 году, школу заканчивал. Это была поездка в Завидово (Конаковский район, Тверская область. — Прим. Baza) большой компанией, сняли там целый особняк. Таганские частенько туда ездили, но мне больше нравилось, когда без жён: они тогда брали девчонок помоложе.
Я уже был широко известным скином, и контакта у нас с ними не выходило никакого. Рассказывал, как буду сражаться на улице, а в ответ слышал:
— А зачем ты учёбу бросил? Занимаешься хуйнёй какой-то, на что жить потом вообще будешь?
— Бля, какое «на что жить»? Да надо, нахуй, мир менять!
— Нет, ты что, долбоёб — такой мир менять? В нём надо бабки делать.
Мы уже совсем разные были, они по капитализму угорали, даже тёлки на меня смотрели как на сумасшедшего. В другой раз вечером в местном клубе был какой-то убогий дискач, я туда зашёл водки выпить. Две знакомые девочки тоже пришли, заметили, что наши все уже уснули:
— А ты какой-то взбудораженный ходишь. Чего у тебя там?
— Хотите тоже взбудоражиться?
А они же привыкли к шикарным игрушкам. Заходим в туалет, я достаю пакетик розового [вещество].
— Это чё такое?
— Это, — говорю, — спиды. А вы думали, я [вещество] принёс? Я вам не какой-то папик. Будете ебашить?
День рождения Чехмана (крайний слева), приблизительно 2005 год. На снимке — друзья из Moscow Trojan Skins, включая Федяя (третий слева)
Я жалею, что слишком плотно связался с наркотиками. Из-за них я дохуя потерял, летел практически 15 лет без остановки. Да, бешеная энергия, да, безумные идеи — но при этом без стимуляторов уже ничего не мог, стал каким-то существом, амёбой. Поэтому я долбил с самого утра, чтобы оставаться человеком. Сказать «ребята, не торчите» — это глупо, каждый ведь для себя сам решает. Но, ребята, это в какой-то момент сделает вас долбоёбами. Вокруг меня куча людей так стали долбоёбами, научились кидать друзей, врать родителям. Сам я понял, что уже не контролирую нихуя, когда трахался с телкой — а параллельно думал о том, что вот в таком-то доме живёт тип и у него есть пиздатый порох. То есть я во время секса ждал, когда это всё закончится, она съебётся уже наконец-то, я пойду и вмажусь. И главное — ровно всё это потом и происходит, и вот я сижу в кресле и понимаю: мне сейчас пизже, чем от секса. Вот тогда я понял, что это пиздец.
Отцу я врал долго. Потом спалился, конечно. Он сам с 95-го тусовался в «Титанике». Тогда в Москве разыгралась техно-революция, запустили станцию «106,8 FM» — он постоянно врубал её в своём 124-м «мерседесе» (500-й серии. — Прим. Baza), а в 96-м он себе взял 140-й — вот это вообще пушка была. Хлопнет по таблетке и едет с ребятами подвигаться в «Титаник». Это был короткий период, он баловался — но не заторчал. И благодаря этому периоду батя знал, что такое наркотики. Он заметил, когда я полетел. Позвал в гости, мол, поговорить надо:
— На выходных на трансе опять зависал? Скоро так пидором станешь.
— Ты вообще не врубаешься, что там происходит?
— Хочешь сказать, что ты там просто коньяк пьёшь?
— Ага, — говорю. Батя кидает тест на стол:
— Ну иди в туалет, ссы в банку.
Я ж не мог просто свалить, я его уважал. Жена посмотрела результаты — там [вещество], [вещество], [группа веществ], полный набор. Вот тогда отец страшно расстроился. Это его надломило, я прямо увидел, как ему больно, он начал повторять, мол, как же так, блядь, Женя, ты мудак, только не это, ты же не кретин». Выгнал, сказал, что не хочет меня больше видеть. Мы могли по несколько недель так не общаться — потом потихоньку созванивались. Он снова попросил сдать тесты — они уже были чистые. На самом деле я просто научился торчать аккуратнее. Потом менты меня приняли с весом — и всё по новой. Батя хотел меня в клинику положить, но понимал, что без моего согласия это будет как мёртвому припарка. А я в клинику не хотел — объяснял, что мне стимуляторы нужны, чтобы участвовать в акциях прямого действия.
Было это примерно так. Когда в Москву первый раз приезжала Trojan Sound System (культовая группа для движения S.H.A.R.P. — Прим. Baza), они в FM-Club успели отыграть всего пару треков до того, как началась пиздиловка: туда внезапно зарулили «паровозы» (футбольные ультрас клуба «Локомотив». — Прим. Baza). Они лысые, мы тоже лысые — возникла непонятка. Я уже на стимуляторах, въебал две таблетки [вещество], и мне было так воздушно: вокруг летают кружки, столы, сам беру эту тяжёлую пепельницу, попадаю в башку, думаю: «Охуенно», — вижу, чувака из наших подзавалили на пол, мы с другим типом прыгаем на бар, вырываем кассу — и я просто отхуяриваю бона этой кассой в мясо. Потом все вывалили на улицу, там уже стояли милицейские бобики, они ничего сделать не могут, разнимать боятся — в итоге мы их тоже погнали. Потом уже только как картинку помню: идём ночью к «Бауманской», весёлые, все в крови, кто-то в мусорской шапке песни поёт.
Чехман после переезда в Петербург, не позднее 2017 года, съёмка для немецкого журнала
С Федяем мы многое пережили вместе. Он был очень добрым, честным и бескомпромиссным человеком. Настоящий скинхед и представитель рабочего класса. Мой близкий друг. Его убили. («У меня в один момент, как пелена с глаз. Я был в мороке каком-то и прозрел. Ничего больше не хочу, не надо, достаточно. Концерты, выезды, драки, кутёж, веселье — всё, это ничего не значит теперь для меня. Я больше так не могу», — это реплика Жени из романа «Исход» — культовой книги антифашиста Петра Силаева о самой сути уличных войн конца нулевых. Конкретно убийство антифашиста Фёдора Филатова по кличке Федяй в 2008 году совершили неонацисты Никита Тихонов и Михаил Волков из группировки БОРН. Эта банда также ответственна за смерти Александра Рюхина, Ильи Джапаридзе, Ивана Хуторского, Станислава Маркелова и Анастасии Бабуровой. — Прим. Baza.)
В конце нулевых мне пришлось податься в бега по политическим мотивам, после одной крупной акции против властей. Повезло, разминулся с ментами, которые приехали с обыском на съёмную квартиру. Так я оказался в Питере. Устроился на фейсконтроль в хипстерский бар «Продукты» на Фонтанке, потом в другие места. Последним был клуб «Мука» — я там даже замутил пару своих концертов (в 2011 году Чехман с друзьями собрал группу «Красная контора», в звучании они ориентировались «на Oi!-core, „Банду четырёх“» и поздний «формейшен» — то есть на русский экзистенциальный андеграундный панк 90-х. — Прим. Baza). С Сашей Скулом и его группой «Бухенвальд Флава» записали вместе пару треков. Сейчас иногда с ним списываемся, но, по-моему, мы уже на разных волнах. Ну либо он повзрослел, как и все. Кроме меня.
Отец умер в 2012-м. С сердцем проблемы, и щитовидка больная была. Мне позвонила его жена — поехал на похороны. Потом в связи с его смертью ко мне явился следак — хотел пообщаться, показал материалы дел: на отце ёбнешься сколько статей висело, по которым формально велись расследования, — 105-я, 210-я, 209-я, 162-я, 126-я (убийства, бандитизм, рэкет, похищение. — Прим. Baza). Причём доказательная база по Таганской ОПГ вроде как уже тогда собрана была, но я ничего следаку не рассказал: потому что знал, что многие из его братвы уже были в бегах.
Он дохуя в меня хотел вложить. Частная школа, потом институты — но мне уличная политика всегда была интереснее. Думаю, он разочаровался во мне. Возможность поговорить откровенно у нас представилась перед моим побегом в Петербург. Заехал к нему в гости, настроение было какое-то исповедальное:
— Бать, ну я понимаю, что, скорее всего, долбоёбом вырос в твоих глазах.
— Базара нет, в чём-то, конечно, не оправдал ожидания. Но пацаном ты стал нормальным.
(9 августа 2017 года Евгений Чекмарёв был осуждён на 7,5 года за убийство студента во время квартирной вечеринки на улице Гривцова в Петербурге. На суде Чекмарёв признал вину и раскаялся, он отбывает наказание в колонии строгого режима в Иваново. Ответы на вопросы редакции Baza Чекмарёв передал своей жене во время длительного свидания. Ему осталось сидеть ещё 3 года. — Прим. Baza.)
Дочь: Оля Астапова
Специалист по творчеству Томми Вайсо, 30 лет
Отец: Александр Астапов,
бывший автоинспектор, главарь «Банды участковых»
Очень плохие копы. «Банда участковых»
Московская «банда участковых» — это, по сути, первые «чёрные риелторы» в стране. Подозреваемые в 30 убийствах в Москве, хотя большинство из них так и остались недоказанными.
Группу создал во второй половине 90-х бывший гаишник Александр Астапов. После увольнения со службы он пробовал заняться бизнесом и открыл ларёк в районе Лианозово. Предположительно, так он познакомился с людьми из Коптевской ОПГ, которые его контролировали. Торговля конфетами была не очень успешной, поэтому Астапов с бывшими коллегами из милиции придумал находить одиноких владельцев жилья, запугивать их, отнимать квартиры и продавать. Жертв подбирали из числа тех, кто не будет жаловаться или чью пропажу никто не заметит: алкоголиков, одиноких пенсионеров, психически больных и наркоманов. Помогала в этом сеть участковых, поэтому в банде появились полицейский из отделения в Восточном Дегунино Сергей Бабарыкин и ещё двое полицейских из Лианозово — Евгений Жбанов и Виктор Баранов.
Члены «банды участковых», Александр Астапов — крайний справа
Выселенных людей сначала планировали вывозить в глухие деревни в Тульскую область, но после нескольких неудач стали просто убивать. Для этого Астапов закупил оружие у коптевских, а один человек из этой ОПГ — Аркадий Овсянников — вошёл в банду на постоянной основе.
«Среди жертв случались не только старики, — писала «Комсомольская правда». — Олегу Покровскому не было и двадцати. Умершие родители оставили ему двушку. За неё парня и убили, наспех похоронив в лесополосе. А одну трёшку бандиты добыли почти без крови: в ней жила одинокая молодая мать с 12-летней дочерью. Ворвавшись, подонки проявили «гуманизм»: сначала девочку изнасиловали, а потом семью вывезли в подмосковный сарай».
Задержания и аресты начались в 1999 году — фактически банда была активна не больше четырёх лет, но в её деятельность оказалась вовлечена огромная масса людей, ведь подделать документы сами участковые не могли, им помогали юристы, чиновники, врачи и десятки других «технических» персонажей — большинство из них потом заявляли, что не догадывались об общей картине. Кроме того, Астапов и другие лидеры банды оказались друг другу родственниками — фактически это была семейная ОПГ. 16 фигурантов в итоге получили наказание от 9 до 25 лет в колониях, двое были оправданы.
Лидера Александра Астапова приговорили отдельно, к 25 годам тюрьмы, за пять убийств и мошенничество. В Москве у него остались жена, маленький сын и дочь Оля. Это её рассказ.
Кровное родство — пустой звук. Настоящая семья — это люди, которых ты выбрал. Тогда они открытые, преданные и надёжные. В их руки не страшно падать. Но это место рядом нужно заслужить. Выражения типа «это же родной отец!», «родная семья — святое!» ничего, кроме брезгливости, во мне не вызывают. Такие вещи говорят от слабости, когда не на что уповать.
Мама рассказывала, как познакомилась с отцом. Была на каких-то партийных учениях, в доме отдыха на танцах они и встретились:
— А дальше я не буду рассказывать, потому что там всё не очень хорошо.
— Ты сделала что-то плохое?
— Ну как, легла с ним сразу в постель.
— И что в этом плохого?
— Прямо в машине.
Каждый раз, когда мама знакомилась с важным для себя мужчиной, случалось какое-то народное горе. Когда она встретила первую большую любовь, на следующий день умер Брежнев. А когда моего папеньку — произошло спитакское землетрясение в Армении. Может, иногда и неплохо читать некоторые совпадения как знаки.
Помню, как мы готовили передачи в Бутырку. Там же нельзя даже фантики от конфет — сидишь эти несчастные два килограмма карамели очищаешь, чтобы в итоге получился здоровенный сахарный ком с вареньем внутри. Окошки там как при Сталине. Две небольшие душные комнаты. Толпа. Вот женщина с эпилепсией: ей стало плохо, лежит на полу и извивается, будто током бьёт. Пена изо рта. Кто-то кричит, чтобы язык фиксировали, она им подавиться может. Тусклый мерцающий свет, чувствуешь себя как на скотобойне — лишь бы отмучиться.
За голубой облезлой решёткой — кустодиевская красавица зорче и быстрее любого компьютера. Она даже разговаривает так, чтобы тратить минимум энергии на каждого: «Дату пишите словами, сигареты без заводской упаковки» — и всё, ты опять в начале очереди. Рядом на доске-лавке — черноволосая луноликая женщина, одетая, будто плакальщица на похоронах. Она смотрит в стену, фигура её близка к идеальному треугольнику. Она засовывает ладонь в карман тёплой кофты и достаёт семечки — горсть за горстью. Грызёт их, сплёвывая кожурки прямо себе на грудь. Когда женщина тяжело вздыхает, они скатываются вниз маленькой лавиной. И ты знаешь, что в следующий раз она будет тут, семечки никогда не закончатся. Всё это никогда не кончится.
Александр Астапов с женой, начало девяностых
Надо постараться найти человека, который побольше меня смотрел видео с мест преступлений. Почти все члены моей семьи оказались втянуты в группировку. Для меня это странная и смешная в своей дикости история. Вот дефолт — это что? Это горе большое. А для меня дефолт — это роскошный красный детский джип на аккумуляторе, на таких в парках детей до сих пор катают за деньги. Пока родители стояли в магазине — валюта обвалилась. Больше ничего купить не успели. И вот так со всем: аресты и обыски — это колбаса сырокопчёная, моя выпотрошенная Книга Таинств из «Зачарованных» и кузов от игрушечного трактора, в котором я цветы сушила. Посылки в тюрьму — это семейный досуг и поход в эзотерический магазин «Путь к себе» на «Белорусской».
Ещё задолго до «банды участковых» батюшка проявил свои необычные качества, забив насмерть пьяного хулигана во время дежурства на дискотеке. Папа окончил школу милиции, работал по специальности. Пьяный парень домогался незнакомую девушку, папенька отвёл его в туалет разбираться. Тогда стало ясно, что мент из Александра Владимировича не лучший. Но мне всё равно хотелось стать как он. Я называла это «шеф», делая лицо человека, которому нельзя отказать. В программе его службы значилось крышевание рынков (далее, предположительно, речь идёт о сцене на Лианозовском рынке, который, по данным «Росбалта», крышевала Коптевская ОПГ до 2005 года. — Прим. Baza). Включаем музыку счастливой американской провинции: из «Волги» выходит двухметровый амбал в милицейской форме, надевает фуражку, открывает заднюю дверь машины. Оттуда вылезает белокурый ангел с чуть пухловатыми ручками и бесстыдной улыбкой — это я. Папенька берёт меня на руки. Музыка меняется на вокализ Эдуарда Хиля «Трололо»: мы идём по торговым рядам, одним своим видом вызывая у мигрантов священный ужас. Все испуганные говорят, какая я красивая, одаривают чурчхелой и соленьями. Я довольна, папенька доволен. Он уходит поговорить, я остаюсь наедине с чурчхелой. Батюшка возвращается, и мы удаляемся в закат под тот же вокализ.
Потом они угнали машину со знакомыми — мне было два года, а отец на два года сел. В тюрьме, чтобы развлечься и напомнить нам о себе, он научился делать из хлеба всякие декоративные приблуды, рамки для фотографий, добавлял в композицию фольгу. Одна из них сохранилась, но лежит в морозильнике: прошлым летом жуки поселились в ней и устроили насекомий Баден-Баден. Отца мама тогда дождалась — ей просто в голову не пришло, что можно взять и бросить мужа. Хотя сволочью он оказался редкостной.
Семья Астаповых, начало девяностых
Он был по натуре тиран, авторитарен абсолютно, виртуоз домашнего насилия. Как радиация — при этом яркий, обаятельный, хорошо говорит, у него много интересных идей. Одно из главных воспоминаний детства — я просыпаюсь от его криков, лет в пять. Заснула в комнате родителей, утром поднимаю голову и вижу, как над мамой пролетает деревянная вешалка. Эмоциональное и физическое насилие у нас в доме были в достаточном количестве. Он кричал, унижал, устраивал скандалы в публичных местах, зная, что мама ему на людях слова не скажет. Он даже с детьми не особо аккуратным был, когда злился: однажды никак не мог посадить брата в автокресло — и случайно сломал ему ногу. Это агрессивный инфантильный тип. Порхал по женщинам, как шмель. Когда соседка переезжала, её внезапно пробило на исповедь: извинилась перед мамой за роман с отцом. Это фамильное, дед Володя, папин папа, — тоже сотрудник милиции и тоже очень любил женщин. Его и с работы выгнали за участие в «субботнике»: на Петровке надо было как-то расслабляться, и в этом помогали пойманные на местах секс-работницы. Они отрабатывали долг обществу и шли восвояси. А мой прадед был начальником колонии строгого режима. Такая ирония.
Факт: отпиздили меня только однажды, и это тоже был отец. Я залезла в шкаф с его ремнями, просто поиграла. Он узнал и отлупил меня. Ему постоянно требовалось подтверждать своё превосходство. Мясо я почти не ела, слишком серьёзно воспринимала мультики (ведь там животные — друзья, а не еда), да и на вкус мне не нравилось. Мама и бабушки все готовили мне отдельно, но отец заставлял есть котлеты, стоял над душой, пока не съем.
При всём при этом родители в девяностые баловали меня, насколько это было возможно: Барби дарили не из ларька «Союзпечати», а из фирменного магазина «Маттел». У меня была своя косметика: ярко-зелёный лак для ногтей и фиолетовая тушь для волос, гигиенические помады с блёстками. Как-то раз мама презентовала мне маленький флакончик Chanel №5, который я жаждала. Папенька давал деньги, в каталогах типа «Эйвона» тогда всё ещё было в у.е. С праздничным нежно-розовым кружевным платьем я носила красные ботинки-гриндерсы, любимые туфли на каблуке от Le Monti мне даже покупали по второму кругу, на размер больше. На Новый год выписывали выступления Деда Мороза дома. Странно понимать, что за блестящий гель, которым я тогда вымазалась с ног до головы, кто-то оказался без дома и без жизни.
Как-то папенька чистил пистолет, тот выстрелил, и пуля попала в балконное окно. Он вообще очень любил оружие, это была страсть. У нас дома до сих пор лежит десяток книг, на «Охотничье оружие мира» Бертона я сейчас ставлю напитки, когда ужинаю. У отца было странное отношение к животным, азартное. Вот мы возвращались со свадьбы тёти на машине: папа был за рулём, я позади — он двигал сиденье, чтобы его ноги влезли, оставляя мало места для моих. Мы о чём-то весело разговаривали, как вдруг папенька заметил движение на обочине: притормозил, развернулся и понёсся по полю, по кочкам, ямам, собирая каждую колдобину. Оказалось, мы гнались за лисой. Но она всё равно убежала, а мои колени на следующий день были чёрно-синими от синяков. Я не знаю, боялся ли он чего-либо вообще. Он довольно инфантильный по натуре и всегда много злился. Очень много злился.
Мама, вообще-то, пыталась уйти. Помню, как мы сбегали рано утром к бабушке в Зеленоград на электричке. Мне нравилось. Когда очень хочется спать, вещи выглядят немножко иными: свет солнца будто обволакивал медным сиянием. Но папенька нас возвращал. Даже на суде гораздо позже он отпускал в мамин адрес подъёбки. Её посадить могли, а ему весело. Когда даёшь показания по делу на всю семью, тяжело оставаться беленькой. Маму назначили крайней, нашли козла отпущения. Её же главной целью было не сесть, чтобы заботиться обо мне и брате. Брак был несчастливый, выгораживать отца для неё не было ни морального, ни практического резона.
О фактических криминальных свершениях я узнала только из газет. У нас ведь не было никакой вывески в гостиной «Мазлтов, мы — преступники!». Всё происходящее было частью нормальной жизни, такой же естественной, как выбор колготок на линейку 1 сентября или поход в гастроном. Просто в один момент отца арестовали. («Коммерсантъ» писал об этом так: «Поймали инспектора Астапова в сентябре 1999 года. Тогда в районе, где он жил, было совершено заказное убийство, и кто-то сообщил в милицию, что гаишник хранит дома целый арсенал. При обыске в квартире нашли четыре пистолета, пять винтовок и много патронов, а ещё целую пачку копий договоров о продаже квартир. Именно с изучения этих документов и началось расследование знаменитого дела банды участковых». — Прим. Baza.)
Мама приехала за мной прямо между занятиями. Школьная учительница помогла быстро собраться. Она вообще нас потом очень поддерживала, на Новый год передала маме открытку, подписанную вдохновляющими стихами из рекламы «Нескафе». Мама не объяснила, почему мы уходим так рано, но я была рада, что не придётся ехать одной на автобусе. Я чувствовала, что она расстроена: дома был обыск. Меня отправили ночевать к бабушке в 15 минутах ходьбы. Спала на раскладушке в почти пустой комнате. Боялась темноты, но больше тревожило какое-то чувство подвешенности, неизвестности. Завтра начиналась моя новая жизнь члена семьи «чёрных риелторов».
Лейтмотивом общения за праздниками, обедами и на любой прогулке стали показания, эпизоды, вызовы на допрос. Я была тихим и замкнутым ребёнком: предпубертатную девочку больше волнует то, успеет ли она на показ финала «Беверли-Хиллз», чем возможность отстегнуть кому-то денег за смягчение хода слушания. Позже в интернете я прочитала про присвоение квартир людей, которых, казалось, никто не хватится, — люди просто «пропадали». Мне кажется, у нас в семье все друг другу старались помочь, квартиры не только продавались куда-то на сторону — родственники получали гешефт, папенька был довольно щедрым. Поэтому фигурантами в деле стали вообще все члены нашей семьи и сроки тоже потом получили все, разве что бабушка не дожила до приговора. Мне очень обидно за маму, потому что она получила условный срок только за то, что была женой (Оля Астапова категорически отрицает и называет «дичью» предположения журналистов, что её мать могла быть «вдохновителем» банды: «Мама, наоборот, была обломщицей всего». — Прим. Baza). Она ничего с этого не получила. Мама до сих пор прописана в убогой бабушкиной двушке в дурном районе, хотя началась её жизнь в квартире напротив американского посольства, росла среди внуков и детей элиты.
Когда дело загремело, и в телевизоре пошли сюжеты, на маму стали показывать пальцем в детской поликлинике — там ведь вызывают по фамилиям. Следователь у нас оказался «прекрасный» — Олег Пипченков, специализировался на особо важных делах в области бандитизма. Вёл дело Вячеслава Иванькова, более известного как Япончик, расследовал убийство редактора Forbes Пола Хлебникова. Этот самый Олег Вячеславович, зная, что никого дома нет, звонил мне с задушевными беседами. Спрашивал, как папенька себя чувствует, что говорит мама, какие планы. (Ещё Пипченков преследовал бригаду Пылева из Ореховской ОПГ, а в 2007 году его перевели в Петербург, где он стал главой «антирейдерской группы» — это именно он арестовал и посадил главу Тамбовской ОПГ Владимира Барсукова, которого называли «ночным губернатором». Сразу после этого генпрокурор Чайка выразил группе Пипченкова «недоверие», и её расформировали. Банда Астапова же была одним из его первых дел. — Прим. Baza.)
Видимо, я была невероятно интересным человеком и хорошим другом, раз он так часто хотел просто «повисеть» со мной на телефоне, поболтать за жизнь. Слова из меня выходили тогда с трудом, я считала полоски на обоях у родителей в комнате. Он и с мамой любил поговорить. А потом я как-то его имя мельком увидела, пока сёрфила в интернете. Рассказала маме:
— Тут Пипченкова зимой сместили, что-то у них там непонятное творится. Старший советник юстиции, наверное, негодует.
— Сохрани ссылку на статью, я потом посмотрю.
— Тут справка: «В 2005 году на Олега Пипченкова было совершено покушение. Его пытались взорвать радиоуправляемой бомбой, заложенной в подъезде дома».
— Я помню, он тогда мне жаловался.
Мама тоже была хорошим другом. Это у нас наследственное.
Отца посадили на 25 лет. Всё в порядке, он заслужил. Не люблю, когда пойманные кидаются в ноги и начинают причитать: «О, что же я наделал!» Есть люди нездоровые, которые действительно не понимают, что происходит в момент совершения преступления, — общество должно им помогать. Это не про папеньку.
У него был спектакль с лишением языка (Астапов действительно отрезал себе половину языка в СИЗО осенью 1999 года, чтобы не отвечать на вопросы следователей. Журналистка Лариса Кислинская писала, что «адекватный в камере, на людях он бьётся головой о стенку и даже демонстрирует, что готов есть свои испражнения». В итоге дело Астапова выделили в отдельное судопроизводство, а его самого тогда признали психически больным и отправили на лечение в спецклинику «Белые столбы». — Прим. Baza), он старался выжать из ситуации максимум. В медицинской карте были прекрасные выражения: «Заявлял, что по ночам „слышит звон кубков“», «победил евро-христианскую мораль», что «врач — переодетый мент», который будет мстить. Просто пособие «как симулировать невменяемость и не облажаться», звёздочка за изобретательность. Теперь у папеньки стоит диагноз, но лекарства свои он не пьёт. Он сделал то, что сделал, и теперь сидит в колонии строгого режима для бывших сотрудников правоохранительных органов. Это справедливо.
Раньше он часто звонил, если мама была не против, — телефон можно было купить. Мы даже как-то заказали на eBay шпионскую банку из-под кофе с секретным отделением. Администрация колонии юмора не оценила. Была грустная история, когда перед приездом высших чинов они затоптали папенькин огород, выращенный с большими любовью и усердием. С тех пор мы говорили только один раз, много лет назад. Он спросил, как дела, как учёба, как в семье отношения. Говорил, что любит и скучает. А мне было просто неловко. Я не чувствую с ним сейчас эмоциональной связи никакой, поэтому нет и негативных чувств. Однажды в какой-то из нервных срывов он настрочил маме сообщений в Вотсап, где назвал меня «первенец». Не «Оля», не «дочка», а именно «первенец». Это забавно.
Единственный раз, когда я говорила напрямую о семье с другим человеком, случился в школе после уроков. Начало темнеть, но единственный фонарь никак не зажигался — меня это раздражало, я смотрела на него в окно и ждала. Рядом возник одноклассник Андрюша. Он вдруг сказал моё имя и замолчал. Я повернула в голову, а он, будто пересиливая себя, спросил: «Твой папа в тюрьме?» Я даже не могла подумать, что можно задать такой вопрос, что эта моя личная замкнутая сфера может дать трещину, через которую кто-то пролезет. Тявкнула «нет» и отвернулась. Родители другого одноклассника, Яши, работали на моего папеньку. Они были наркоманами. И вот как-то на перемене Яша не на шутку разошёлся, носился по коридору в куртке и орал мне: «Ну что, Олька, как там папка-то твой? Что папка?!» Потом я узнала, что его мама просто была очередной любовницей и люто ненавидела мою мать. Когда они виделись на суде, она орала маме всякие гадости. Последний раз я слышала о Яше лет шесть назад — подруга встретила его на улице, жутко обдолбанного. За Яшу очень грустно, а вот от моих жизненных поворотов мне весело.
Оля Астапова с отцом
У меня тяжёлое генетическое заболевание. Неизлечимое. Можно просто сидеть и ждать смерти. Младший брат тоже болел — он уже умер. Я не выхожу из дома с 2009 года. Пью «Таргин», антидепрессанты — «Венлаксор», «Миртазапин», нейролептик «Кветиапин», вальпроевую кислоту. Это от биполярного расстройства. Много смотрю кино, веду паблик, где люди выкладывают свои старые семейные альбомы и пишут про них истории (этот проект называется «Как тебя зовут», сейчас у него 285 тысяч подписчиков во «ВКонтакте». — Прим. Baza), читаю мемуары разных людей, притворяюсь чуть-чуть Лорой Палмер. В другой жизни, наверное, я хотела бы заниматься документалистикой. Ездила бы по умирающим деревням, возила гостинцы и дрова бабулям и дедулям, просила бы рассказать о жизни. Мне бы очень хотелось дать голос тем, у кого нет интернета. Часто вспоминаю сцену из «Аси Клячиной» Кончаловского, где камера показывает стену с фотографиями на стене.
Я перфекционистка, «нужно быть лучшей или не быть вообще». В сложных ситуациях мне помогает моя лучшая подруга. Мы вместе с 16 лет, она мой самый близкий и дорогой человек. Завещание моей мамы составлено на неё. Она заботится о нас и любит намного больше, чем кровные родственники.
Единственное, что мы подробно обсуждали с мамой, когда я выросла, — убийства. Меня интересуют убийцы как тема исследований. Зло сиюминутно, относительно, субъективно. Рабовладельчество считалось нормальным в одно время, жертвоприношение — в другое. Сама я считаю, что пользоваться чужими слабостями — низко и подло: в жопу Ницше, удержи падающего или хотя бы кинь под него матрасик. Но мне безумно интересно, почему люди выбирают причинить вред другому. Этим занималась Ханна Арендт с её «банальностью зла», Зимбардо, Сапольски, Джулия Шоу. Джон Дуглас — классик профайлинга убийц — рассказывает об общих чертах преступников, и сейчас всё это начинает интересно танцевать в дуэте с работами нейробиологов. Человек с лобными долями размера драже M&M’s — потенциальный монстр или герой?
Что самое крупное на земле? Грибницы. Некоторые из них разрастаются до маниакальных размеров. Мне кажется, мы все — грибницы. От каждого человека тянется тысяча ниточек. В сериале «Очень странные дела» другое измерение организовало разумную растительную сеть под городом Хокинс. И вот приходит шериф Хоппер и закрывает портал, лишая грибницу силы. Что-то, что раньше было огромным и великим, теперь — ничто. Факт этого перехода завораживает. Исследования природы зла — это игра с самыми высокими ставками на белом свете.
Дочь: Жанна*
Фотограф, дизайнер одежды, 26 лет
Отец: «Чекист», авторитет Казанской ОПГ «Перваки»
«Казанский феномен» и крупнейшая банда с Первых Горок
Уже в середине 70-х Казань, как палитра, оказалась поделена между уличными бандами — виной всему была подростковая беспризорность. Эти банды назывались «моталками», «конторами» или просто «улицами». Мальчишки из любой семьи с раннего детства знали, что попадут в ОПГ, и воспринимали это как само собой разумеющееся будущее. Масштаб детской преступности не имел аналогов в мире — журналист Дмитрий Лиханов из «Огонька» назвал это «казанским феноменом», термин закрепился. Конкретно с возникновения ОПГ «Тяп-Ляп» в микрорайоне Теплоконтроль принято отсчитывать старт эпохи организованной преступности вообще во всей в России. В восьмидесятых в Казани воевали уже больше ста банд: парни, которые «делили асфальт» в телогрейках, вальтовках и фернандельках (это такие шапки), стали неофициальным символом Татарстана.
Члены «Перваков» Компот, Гриня и Кактус
К концу девяностых крупнейшей группировкой в городе оказались «Перваки». Название — в честь микрорайона Первые Горки, который они контролировали. Профиль, как и у всех, — крышевание местного бизнеса и война с другими группировками (например «Высоткой» и «Калугой»), в том числе за крупный городской рынок «Родина». Кроме того, «Перваки» держали популярный ночной клуб «Эйфория». Самое резонансное преступление, которое им вменяли, — убийство в 1999 году бизнесмена Тимура Атнагулова. Он был совладельцем крупнейшего в Татарстане оператора пейджинговой связи, а ещё содержал местное «Русское радио», несколько других радиостанций и 4 автопарковки.
В 1997 году «Перваки» раскололись на две бригады, одна из которых объявила войну самой кровавой группировке Казани «Хади Такташ» — и потерпела поражение. Оставшихся перваков полиция преследовала вплоть до 2010-х.
В 2013 году случилось невероятное: Верховный суд Татарстана не просто оправдал всех арестованных участников группировки, но и посчитал недоказанным сам факт её существования вообще. К делу «Перваков» вернулись сейчас, в 2021 году: в марте из Болгарии экстрадировали их главного киллера, поэтому расследование и суд повторятся в ближайшие годы.
Авторитет «Перваков» по кличке Чекист отвечал за крышевание крупного рынка в Первых Горках, а также контролировал наркотрафик в районе. В Казани у него осталась дочь — это её рассказ.
Это была суперпара, офигенно красивые. Папа внешне как Космос из «Бригады», но его собственный стиль — это пиджаки оверсайз и большие прозрачные очки в тонкой оправе. Мама — это всегда короткие стрижки, сиреневые или ярко-блондинистые волосы, в гардеробе много кожи. Они обожали техно и транс, а любимой песней у бати была Children Роберта Майлза. Я рада, что мне передалось их чувство вкуса. Папа постоянно носил меня на руках, а вечером мы садились в гостиной, и он выбирал между сонькой, сегой, и плейстейшеном, чтобы поиграть. Я сидела у него на плечах и мешала, закрывая глаза и уши руками. У нас у первых в городе появлялись самые топовые приставки, а ещё стоял этот дурацкий музыкальный центр, в который можно было запустить сразу четыре диска, — жутко модная тогда вещь. Мама иногда играла с папой, но чаще просто сидела рядом и вязала. В юности папа якобы кинул в неё сырое яйцо — так и познакомились. Но я не верю: обидно, если батя такой глупостью занимался. Мама говорила что отец — её единственная любовь, навсегда.
А потом папу убили люди из «Хади Такташ». Мне было четыре года, но, к несчастью, я очень хорошо помню своё раннее детство.
Сцена выглядит так: Гриня, близкий друг моего папы, дожидается гостей поздно вечером и звонит. (Это случилось в ночь с 24 на 25 августа 1997 года. Официально считается, что Гриня сам пригласил парней из «Хади Такташ» на коньяк, чтобы обсудить свой долг за 200 граммов кокаина. — Прим. Baza) По телефону он перечисляет всех, кто присутствует в квартире: среди них, конечно, называет и убийц. Перестрелка произойдёт через несколько минут после того, как папа положит трубку. Гриня ничего не успел сделать от неожиданности, его застрелили на глазах дочери, Алии*. Тут же расстреляли и четверых других перваков. Аля до сих пор помнит свою квартиру, заваленную трупами, помнит, как её матери рикошетом отстрелило нос, хотя саму её оставили невредимой. (Алия отказалась от интервью, поскольку считает эти воспоминания слишком травмирующими. Она всё ещё живёт в Казани, в той же самой квартире, где всё случилось, воспитывает дочь. — Прим. Baza.)
Отец успел дать показания полиции, он был готов рассказать про телефонный звонок и назвать имена подозреваемых в суде. За это его и застрелили. Следом, через неделю, во дворе собственного дома.
«Перваки» зимой 1995 года
С тех пор Аля стала моей подругой. Всю юность мы поддерживали связь, объединённые общим секретом, этой перестрелкой, — потому что считали очень важным сохранить историю наших отцов. Именно Аля в 11 лет вообще открыла мне глаза на то, что мой отец был в ОПГ. До этого я считала, что родители были просто стилягами. Сейчас я думаю, что «Перваков» и «Хади Такташ» стравили менты, ведь через взаимные контры было удобно постепенно избавляться от всех уличных группировок.
Было страшно, когда я нашла свидетельство о смерти: там были перечислены повреждения на теле отца: разрыв грудной клетки, множественные отверстия от выстрелов. Я визуализировала это всё, представляла, как он умирал, — больно и паршиво. Конечно, я хотела вырасти и отомстить всем этим мужикам, но мне было слишком страшно. Дело о смерти моего отца до сих пор открыто, это висяк, каких в Казани сотни. Батин мемориал на кладбище выглядит помпезно: «Перваки» покрыли расходы на похороны. Больше помощи семье не было, потому что и самой группировки скоро не стало. (Именно убийство Грини раскололо ОПГ «Перваки» на две части: бригада Альберта Бартова по кличке Бибик решила мстить «Хади Такташ», а бригада Фирдинанта Юсупова по кличке Федя отказалась от баталий, но было уже поздно. Лидер такташевских Радик Галиакберов, или Раджа, объявил за голову любого первака награду в 5 тысяч долларов. — Прим. Baza.). Зато был героин. Первое, что сделал брат отца, когда его не стало, — принёс моей маме героин и сказал: «Всё закончилось, теперь будем лечиться».
Она употребляла с 1997-го по 2010-й, до конца своей жизни. Сплетни быстро распространялись по городу, но бабуля хотела, чтобы мы выглядели счастливой семьёй. Возможно, моя мать всю жизнь путешествовала из одних созависимых отношений в другие именно потому, что бабуля душила её любовью. И на героин она так легко села потому, что после убийства папы ей проще было найти новую зависимость. Семья посылала её в монастыри на трудотерапию, приглашали всяких целительниц, отправляли в психушку. Очень скоро бабушка стала использовать её судьбу как аргумент в моем воспитании: когда находила сигареты, пугала, что «следующий шаг — это героин». Все проступки сводились к «ты станешь, как твоя мать». Это глубоко вросло в меня. Я и сама стала сомневаться, что способна прожить жизнь без саморазрушения.
Несколько раз ловила маму буквально за руку с порошком. Она говорила, что это витаминки, даже предложила мне попробовать — сейчас это в голове не укладывается. Сама же я противоречивым образом пришла к наркотикам четыре года назад — именно из-за того, как погиб отец, из-за всей ситуации с «Перваками». Думала, что должна хотя бы попробовать, чтобы понимать, о чем речь. Когда стало хуже, моим аргументом оставалось то, что я никогда не буду колоться. В итоге сейчас я хожу в группу анонимных, потому что призналась, что не контролирую себя вообще. (Жанна принимала наркотики даже во время записи этого интервью. — Прим. Baza.) Признать зависимость — это главный первый шаг, так что сейчас я чувствую себя гораздо лучше.
Когда у мамы диагностировали ВИЧ, бабушка очень постаралась сделать её быт чудовищным: запретила прикасаться к ней, трогать предметы на кухне ей можно было только в перчатках, бабуля выделила отдельную посуду. Маму вообще никто не обнимал — и я считала её святой, мученицей. Она показывала мне статьи, объясняла, что ВИЧ — это не страшно. Я думала, что она немного поболеет и всё это пройдёт, как грипп.
Чекист с женой, новый 1995 год
Мама не оставила никаких записок. Она повесилась, когда мне было 16. Семья приняла решение не разглашать причину смерти. Документы мы подделали: официально мама умерла от остановки сердца. Всё это снова делалось, потому что бабуля хотела, чтобы мы не теряли лица. Она частично содержит нашу семью сейчас и одновременно говорит, что от меня зависит её счастье. Психотерапевт объясняет, что это значит ровно обратное — я всегда буду причиной её страданий, так же, как раньше эту роль играла моя мать. Она сама это выбрала, и я не могу нести за это ответственность.
На поминках два мужика подошли ко мне и церемонно объявили: «Если тебя какие-то мальчики будут обижать — номер есть, звони, мы тебя всегда прикроем». Несколько раз в жизни я думала об этой возможности: когда подралась с копами по пьяни или когда моих друзей избивали гопники и они кричали о помощи, — но мне эти разборки казались всё ещё несерьёзными перед опасностью этих людей. Это последняя инстанция, куда я позвоню. Все эти договорённости, как клятвы, активны, мы общаемся семьями.
Повзрослев, я поняла, что мама даже не пыталась выбраться из своей ямы, из зависимости. Я считала предательством, что она покончила с собой прямо накануне моего дня рождения. На отца злилась за то, что он вообще оказался в ОПГ. Но потом стала узнавать больше, связалась с Робертом Гараевым, изучавшим «казанский феномен», — и что-то будто переклинило. Я поняла, насколько масштабным явлением были эти разборки и что у отца просто не было выбора. Жить в Казани тогда — это как в моногороде: ты ребёнок, но ты уже знаешь, что будешь в банде, когда подрастёшь. В этом он виноват не был.
Казань истыкана местами, которых я избегаю. Мы переезжали раз восемь, и каждая квартира ассоциируется у меня со своим проявлением ужаса: в одной мама унесла всю технику и золото, в другой дед сломал ей рёбра, потому что считал, что наркозависимых нужно хорошенько пиздить, в третьей она повесилась. Я ненавижу окрестности своего детского сада, потому что оттуда меня часто забирали какие-то страшные папины братки.
В 2014 году уехала в Барселону и, прожив год без родственников, поняла, что счастлива общаться с ними только удалённо. Вернувшись в Казань, я сразу же съехала. Сейчас, где бы я ни встречала ребят из Казани, — завязывается ностальгический разговор, если упомянуть, что твои родители были в группировке. Это как разблокировать тему: они с радостью расскажут, в каких бандах были их отцы и друзья. Помню, как в университете я вызывала этим неподдельный интерес.
Полгода назад мне диагностировали биполярное расстройство. Оказывается, оно было у меня примерно с 13 лет и вся моя жизнь подчинялась ритмам этой болезни, от сезонных подъёмов к спадам и наоборот. Мои молодые люди, а затем и муж очень страдали от этих перепадов. Психотерапевт считает, что, вопреки всем страшным образам моего детства, я неплохо социализировалась и биполярка — это не самое страшное, что могло быть.
У меня в голове застыла картинка: Мне 15. Большой холл и куча комнат. В каждой комнате телевизор — меня это больше всего бесило. Все телевизоры включены одновременно, очень громко, настолько, что я не слышу собственные мысли. Мать в психушке. Мне плохо. Все родные уставились в ящики — и я ни к кому не могу подойти, потому что никому из них я не доверяю.
*Имена, а также несущественные детали истории этих героев были изменены, чтобы сохранить анонимность источника.
На флаговом снимке: Казань, свадьба одного из перваков.