Весной 2022 года казалось, что российская финансовая система обречена рухнуть под грузом вторжения в Украину и западных санкций. Опасения банковской паники и дефицита базовых продуктов витали в воздухе, но ответные меры Центробанка и экономического блока правительства помогли спасти ситуацию, а «бюджетный импульс» затрат на обеспечение СВО Путина привёл к резкому росту ВВП. Однако наряду с этим растёт угроза перегрева экономики. О том, во что это может вылиться, размышляет на Carnegie Endowment научный сотрудник Флорентийской школы банковского дела и финансов, бывший сотрудник Центра макроэкономических исследований Сбербанка и Департамента исследований и прогнозирований ЦБ РФ Алексей Киселев.
Сейчас на финансовом рынке в России установилось относительное спокойствие, но угроза перегрева экономики становится все ощутимее. Инфляция держится намного выше целевых 4%, а ВВП растет так, как будто наконец-то готов удвоиться. Огромные компенсационные пакеты в банковском, нефтегазовом и ИТ-секторах, низкая безработица, высокие процентные ставки подтверждают перегрев. Но значит ли это, что за лихорадочным ростом следует ожидать спада, и как вообще может выглядеть следующий кризис теперь уже военизированной российской экономики?
Начало спирали
Экономические кризисы могут иметь разные причины. Надувание финансовых пузырей и их последующее схлопывание; финансирование роста за счет волатильных иностранных инвестиций; неэффективное распределение капитала финансовыми организациями и аккумуляция убытков у их заемщиков — все эти сценарии приводят к циклу «рост — перегрев — кризис — восстановление — рост».
Экономический кризис более вероятен, когда фаза роста не сопровождается пропорциональным ростом производительности труда. Если накопления потребителей растут, а технологический потенциал производителей — не очень, то в какой-то момент наступает кризис и эта разница устраняется за счет обесценения накоплений.
Во время фазы роста никто не обращает внимания на копящиеся убытки и неэффективность. Но со временем экономика становится все более хрупкой, и в какой-то момент даже незначительной проблемы оказывается достаточно, чтобы средний инвестор начал переживать за свои накопления, что и запускает кризис.
В сердце почти любого кризиса рыночных экономик — краткосрочный банковский долг, который граждане и корпорации используют для расчетов и сбережений. Возможность вкладчика в любое время перевести или обналичить деньги со своего банковского счета и есть главный источник проблем для любого банка. Если неожиданно большое число вкладчиков приходит в банк одновременно, он может оказаться не в состоянии расплатиться с клиентами в короткий срок.
Кризис начинается тогда, когда новости о плохом состоянии экономики, государственных финансов или банковского сектора провоцируют большое количество вкладчиков и кредиторов потребовать возврата средств. Если много банков вынуждены возвращать долг, одновременно ликвидируя большое число позиций, то они усугубляют ситуацию друг для друга. Банк пытается получить ликвидность, продавая ценные бумаги или валюту, цены на них падают — и спираль кризиса раскручивается все сильнее.
Особенности России
В самом начале цепочки кризиса стоит решение вкладчиков или инвесторов забрать свои деньги. Понятно, что они решаются на это, потому что у них есть вариант понадежнее —например, наличные или иностранная валюта. Однако в России принимать такое решение во многом некому и незачем. Почти две трети активов банковского сектора находится на балансе госбанков, а вклады в оставшихся застрахованы, поэтому все это оказывается фактически обязательствами государства. В таких условиях текущий счет оказывается не хуже и даже удобнее наличных: зачем снимать и хранить где-то рубли, если Сбербанк предлагает 14% годовых с доступом через мобильный банк?
Перевод средств в иностранную валюту мог бы быть альтернативой, но тут на пути встают ограничения, наложенные и западными, и российскими властями. Достаточно вспомнить, как в 2022 году продать квартиру было проще, чем снять наличные доллары с собственного счета. В итоге оказывается, что вероятность набега вкладчиков на банки или оттока инвесторов в России крайне мала просто из-за отсутствия альтернатив.
Тем не менее это не означает, что риски исчезли полностью — меняется только их источник. Скажем, в СССР тоже не было возможности для банковской паники, но это не спасало от периодических кризисов, сопровождавшихся обесцениванием накоплений — как во время конфискационных денежных реформ 1947 и 1961 годов или заморозки вкладов граждан в 1991 году.
Нынешняя российская экономика намного гибче советской. Параллельный импорт и импортозамещение, пусть и технологически регрессивное, позволяют частично компенсировать провалы властей и экономический ущерб от войны. В экономике даже наблюдается заметный рост, но вместе с ним растут и источники неэффективности — ведь не похоже, что война и коррупция просто бесследно исчезнут.
В соответствии с максимой «больше всего денег приносит груз 200», материальные ресурсы будут не только уходить на войну, но еще и разворовываться по пути. Другие косвенные издержки, например рост преступности и черного рынка оружия, кредитные льготы за участие в войне за счет прочих заемщиков, — все более заметны и все менее подконтрольны обществу и профессионалам. Лавина разнообразных исключительных мер и льгот для исключительных лиц и предприятий разрыхляет российскую финансовую систему изнутри.
Со временем бремя войны и аппетит тех, кто на ней зарабатывает, окажутся так велики, что никакой рынок не сможет с ними справляться. Проблемы можно будет попробовать временно устранить с помощью манипуляций статистикой, директивного сдерживания цен и скрытого субсидирования. Но в какой-то момент накопившийся объем дисбалансов неизбежно выйдет на поверхность, обернувшись очередным обнулением обязательств государства перед гражданами. Примет ли оно форму конфискаций, отмены непомерных субсидий, роста цен или очередной бесконечной заморозки вкладов и пенсий — уже не так важно.
Нежелание сберегать
Будут выполнены мифические «цели СВО» или нет, финансовая система России все равно не сможет обеспечить долгосрочную стабильность сбережений. Власти уже несколько лет делают шаги в эту сторону. Еще до полномасштабного вторжения в Украину правительство «заморозило» накопительную пенсию (с 2014 года), а потом уменьшило страховую пенсию, повысив пенсионный возраст (в 2018 году). В условиях военного времени нагрузка на пенсионную систему вырастет, а источники ее финансирования сократятся, что делает дальнейшее сокращение пенсий неизбежным.
Мало того, попытки избежать финансовых потерь в будущем дополнительно усиливают перегрев российской экономики. Если люди опасаются вкладываться в российские финансовые активы, то они тратят деньги на активы реальные. Отсюда высокая инфляция — например, в секторе недвижимости. Ведь покупатель квартиры делает инвестицию в реальный актив, часто с использованием номинального обязательства — ипотечного кредита, который часто еще и субсидируется государством. Такую пенсию — в виде квадратных метров — государству будет намного сложнее отобрать.
Ускорившаяся инфляция, растущее потребление и высокие ставки по депозитам — закономерный результат желания людей тратить, а не копить. Граждане, которые за последние два года потеряли удобный доступ к международным финансовым рынкам, зафиксировали огромные потери в стоимости российских акций, увидели, как товары исчезают с прилавков или дорожают в разы за несколько месяцев, не могут безгранично доверять российской финансовой системе.
Воюющая Россия может стать для кого-то страной заработка, но никто не считает ее надежной страной для сбережения заработанного. Только двузначная доходность и недоступность альтернатив держат оставшихся инвесторов на российском финансовом рынке.