Бенефициары лета. Как властные группы наращивают портфель к 2024 году
В условиях неопределенности каждый стремится инвестировать в будущее распределение властных прерогатив сейчас, максимально расширяя свой вклад в функционирование системы. Отсюда перегретый рынок политических услуг – все, от Бортникова и Золотова до Кадырова и Пригожина, стремятся застолбить за собой эксклюзивные функции, которые могут впоследствии потребоваться Путину при реализации его плана на 2024 год, пишет в Carnegie.ru Татьяна Становая — приглашенный эксперт программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского Центра Карнеги, руководитель аналитической фирмы R.Politik. Reality of Russian Politics.
Московские протесты завершились, региональные выборы прошли – кажется, политическая жизнь в России возвращается в привычное русло. Вроде бы странно говорить про политический кризис: неожиданно вспыхнув, протесты в Москве были жестко подавлены и сошли на нет, а провластные кандидаты выиграли почти все выборы в регионах.
Однако это затишье обманчиво. Внешне режим по-прежнему выглядит прочно и устойчиво, но внутри копятся вялотекущие кризисы, причем совершенно новые для системы. Нынешние события не похожи на кризис 2011–2012 годов. Их действительно объединяет неожиданный подъем протестной активности, падение рейтингов и жесткие сроки для отдельных участников, но российская власть сейчас функционирует иначе, чем в 2012 году, что создает у похожих событий совсем другие последствия.
Новые кураторы
Главное отличие протестов 2011–2012 годов от нынешних – в противоположной логике российской власти. В декабре 2011-го по первой реакции Кремля на протесты было заметно, что там понимают необходимость уступок. Почти сразу администрация президента подготовила пакет реформ – либерализация партийного законодательства и возвращение прямых выборов губернаторов. Частично это было связано с позицией тогда еще куратора внутренней политики Владислава Суркова, выступившего с проектом осторожной либерализации.
Тогда же Кремль прибег к услугам посредников-арбитров, чьей задачей было выстроить диалог между властью и «разгневанными горожанами». Алексей Кудрин выходил на сцену на проспекте Сахарова, а Михаил Прохоров участвовал в президентских выборах 2012 года. Кремль тогда как минимум не мешал фигурам, которые могли помочь выпустить пар. Это означает, что власть понимала, что недовольство в обществе есть и с ним необходимо что-то делать.
Репрессии и консервативная волна последовали уже после президентских выборов, на фоне явного спада протестной активности. Рейтинги власти восстановились, и в Кремле осознали, что зимние акции были одноразовой вспышкой. «Болотное дело» возникло уже на остатках протестной волны и скорее было желанием власти подвести черту после зимнего противостояния и закрепить за собой статус победителя.
Сегодня ситуация совсем другая. Летние протесты были для власти не столько внутриполитическим, сколько внешним событием и встроились в геополитическую логику. Кремль не признает московские протесты самостоятельной политической проблемой в отношениях с частью российского общества, а воспринимает их как часть открытого против России внешнего фронта, где все направлено на то, чтобы сковать геополитические амбиции российского государства. Активность внесистемной оппозиции в этой логике – всего лишь очередное препятствие на пути успешного продвижения путинской повестки, которая позиционируется как единственная легитимная повестка для государства и общества.
Отсюда совсем другая логика поведения политического истеблишмента, прекрасно усвоившего, что для успешной карьеры выгоднее не раскачивать лодку инициативами, которые не встраиваются в ориентиры, заданные первым лицом. Власть все сильнее замыкается на обслуживании приоритетов главы государства (причем приоритетов часто домысленных, а не названных), утрачивает чувствительность к социальным и внутриполитическим процессам.
В рамках такой логики нет и не может быть никакого противостояния власти и либералов. Власть не видит субъекта для диалога, а значит, не может быть и никаких уступок. Откат по делу Голунова или последние пересмотры уголовных приговоров – это не жесты в сторону разгневанной общественности, а самокоррекция режима, который учится аккуратнее жонглировать дубинками, делая репрессии более осмысленными и управляемыми. Это фактически реакция на локальные перегибы силовиков, которые, не встретив никакого сопротивления внутри системы, пустились во все тяжкие.
Одна из главных причин нынешнего наступления силовиков – внутриполитические перестановки 2016 года, когда на место внутриполитических демиургов – тех, кто пытался быть архитекторами политического пространства, – пришли администраторы, чья задача – обслуживать, а не конструировать. В результате силовики оказались единственным субъектом внутренней политики.
Прошлогоднее видеообращение Виктора Золотова к Алексею Навальному прекрасно показывает эмоции, которые испытывают силовики по отношению к тем, кто для них воплощает угрозу государственной безопасности, а иными словами – угрозу статус-кво. Это важное отличие от событий семилетней давности, когда силовики были лишь инструментом президента в наведении порядка, ограниченным в свободе творчества при реализации поставленных задач. В 2012 году не было и столь глубокой, как сегодня, эмоциональной вовлеченности силового сообщества в дела внутренней политики.
Это не означает, что власть внутри полностью согласна с силовым курсом. Тем же кураторам внутренней политики, да и многим другим из несиловой части истеблишмента силовое творчество наверняка кажется пугающим. Но обстоятельства складываются так, что ни один администратор (а внутри режима других почти не осталось) не решится поставить под сомнение действия тех, чье общее представление о происходящем разделяет президент.
Конец либерализма
Если зимой 2011/12 года идея умеренной либерализации была хотя бы риторически приемлема для власти, то сейчас либерализм де-факто предан анафеме. Не последнюю роль тут сыграло недавнее интервью Владимира Путина The Financial Times, где он заявил, что либеральная идея себя изжила. Яркий симптом, что российская власть изживает из себя либерализм. Либеральные идеи уже не просто немодные, а воспринимаются как враждебные. Либерализм окончательно превратился в идеологию геополитических противников.
Отсюда еще одно важное отличие сегодняшней ситуации – в ней нет места для посредничества умеренных либералов. Власть не видит субъекта для переговоров, источником дестабилизации признаны внешние силы и якобы ориентированные на них внутренние агенты. Системные либералы, отодвинутые на периферию и лишенные даже неформального права политического голоса, уступили место технократам, обреченным играть роль единственного противовеса силовикам. Но противовеса не идеологического, а механического.
Главными реформаторами неожиданно оказываются те, кто всегда оставался в тени путинского государства – удививший всех глава «Ростеха» Сергей Чемезов стал едва ли не единственным внутриэлитным голосом недовольных. Если кто и сумеет поставить под сомнение репрессивные шаги власти, это будут точно не либералы.
Стоит ли удивляться зачистке Совета по правам человека. И без того беззубая организация лишилась тех, с кем ассоциировалась минимальная потребность власти соблюдать приличия. Это саморазоблачение власти – теперь режим почти не нуждается в демократических декорациях. СПЧ теряет функцию специального интерфейса власти для диалога с прогрессивными слоями. Он становится, без иронии, по-настоящему демократическим – в кремлевском понимании.
Неслучайно новый глава Совета специально подчеркнул, что теперь главным ориентиром для работы станет не защита каких-то там эфемерных свобод, а защита социальных и трудовых прав – такой разворот в сторону социальной проблематики сближает обновленный состав СПЧ не столько с Общественной палатой, сколько с ОНФ.
Процесс изживания либерализма приводит и к другим последствиям. В отличие от событий 2011–2012 годов, когда системная элита начала расслаиваться на тех, кто симпатизировал протесту, и консерваторов, сейчас происходит мощнейшая консолидация политической власти. Совет Федерации и Госдума, системная оппозиция и партия власти, министерства и ведомства – все мобилизовали силы на борьбу с внешним вмешательством.
Если семь лет назад главным вопросом для системных сил было, как не разорваться между протестом и Кремлем, то сейчас все они соревнуются между собой за роль главного защитника стабильности режима. А либеральная риторика превращается в эксклюзив внесистемной оппозиции. СПЧ на этом фоне, безусловно, был бельмом на глазу – дело вовсе не в том, что он оказался слишком либеральным, просто режим стал слишком консервативным.
Нейтрализация СПЧ произошла в преддверии ежегодной встречи с Путиным, на которой планировались доклады о злоупотреблениях силовиков. Григорий Мельконьянц справедливо поставил вопрос: это свита и силовики изолируют президента от некомфортной для них информации или президент сам не хочет об этом слушать?
Представляется, что второе базируется на первом – объяснение событий лета 2019 года исключительно в геополитическом контексте закрепилось в руководстве страны как единственно верное. Желание не тревожить президента по пустякам и спасти себя от лишней головной боли было главной причиной правозащитной зачистки.
Транзитные настроения
Наконец, третье принципиальное отличие текущей ситуации – это надвигающийся транзит. В 2012 году вернувшаяся консервативная элита распаковывала чемоданы после четырех неприятных лет заигравшегося в либерализм Медведева. Сейчас правящий класс сидит на чемоданах, совершенно не понимая своих среднесрочных перспектив.
В условиях неопределенности каждый стремится инвестировать в будущее распределение властных прерогатив сейчас, максимально расширяя свой вклад в функционирование системы. Чем больше твой пакет акций, тем больше прав ты получишь в решении судьбы корпорации.
Отсюда перегретый рынок политических услуг – все, от Бортникова и Золотова до Кадырова и Пригожина, стремятся застолбить за собой эксклюзивные функции, которые могут впоследствии потребоваться Путину при реализации его плана на 2024 год. Московские протесты открыли новые возможности для тех, кто стремится оказаться на вершине волны в период, когда будет решаться судьба режима.
Неопределенность нервирует элиты. Причем в отличие от 2012 года, когда жизнь входила в привычное русло, сейчас траектория у нервозности явно восходящая, что дополнительно обостряет страх перед любыми непредсказуемыми событиями и явлениями. Можно сколько угодно говорить о внешнем вмешательстве и даже верить в это, но главная причина жесткой реакции власти на протесты – неспособность понять, с чем она на самом деле имеет дело. И понять это не получается в ситуации, когда неизвестно, что будет завтра.
Ставки сильно выросли, круг держателей акций остается ограниченным, а значит, любые внешние попытки повлиять на ход событий будут получать жесткий отпор. Это в первую очередь касается либерального протеста, который воспринимается руководством страны как заявка на смену проводимого курса. Другие акции, будь то социальный или корпоративный протест, скорее оказываются разменными монетами во внутриэлитной борьбе за сферы влияния.
Все это приводит к нарастающей изоляции государства от общества, а следовательно, к неготовности власти управлять несиловыми методами. Нынешняя конструкция режима выглядит как никогда устойчивой и прочной. Но эта прочность оборачивается отсутствием гибкости и невосприимчивостью к изменениям, что само по себе становится структурным риском для будущего системы.
