Новая ненормальность. Как российское общество отреагирует на возможную войну
Путинская модель государства, как успешная и стабильная, подвергается всё новым испытаниям. Вслед за восьмилеткой падения уровня жизни, пенсионной реформой и пандемией ковид всё более явственно проступает угроза большой войны. Но если кто-то рассчитывает, что россияне сплотятся ввиду угрозы, и таким образом сегодняшняя напряженность сыграет в пользу Путина на ожидаемых выборах президента в 2024 года, то это заблуждение, доказывает на Carnegie.ru руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского Центра Карнеги Андрей Колесников, - «натовский консенсус» едва ли придет на смену «крымскому консенсусу».
Нечувствительность российского общественного мнения к внешним событиям, его деполитизированность и адаптивность кажутся поразительными. Однако адаптация к предлагаемым обстоятельствам, которые неотменимы и неизменяемы, скорее относится к категории вынужденно рационального поведения большинства. Как писал выдающийся социальный антрополог Эрнест Геллнер в работе «Условия свободы», «чаще люди убеждены, что существующий порядок является в целом справедливым. Считать иначе, полагать, что ты пойман в ловушку несправедливого общественного устройства, попросту неудобно»
Конец новой нормальности
В последние несколько лет после Крыма среднестатистические граждане воспринимали большинство внешних событий, включая социально-экономические проблемы, как «новую нормальность». Даже неординарные вещи вроде западных санкций со временем стали ощущаться как рутина.
Нечто похожее происходило с восприятием войны. Как минимум с 2014 года (а возможно, и со времен войны в Грузии в 2008 году) война остается отдаленным фоном обычной жизни: Крым, Донбасс, Сирия, частные армии, гиперзвуковое оружие, миротворческая миссия в Казахстане. Более того, как показали наши исследования, респонденты не считают боевые операции любой степени ожесточенности настоящей войной.
То, что происходит, не имеет прямого отношения к повседневной жизни. Тот факт, что военнослужащие гибнут, – это один из возможных результатов их профессионального риска. Симптоматично, что постепенно в рейтинге доверия институтам армия вышла на первое место, отодвинув на второе президента.
Сергей Шойгу уже давно самый популярный министр наряду с Сергеем Лавровым (в рейтинге доверия он второй). На нас нападают, но нас есть кому защитить. И есть оружие, которым можно побряцать, – Россию боятся, значит, уважают. Да, страх мировой войны растет, но это – другая, настоящая война, не та, которую Россия ведет на дальней и ближней периферии бывшей империи.
И вдруг появляется призрак настоящей войны. Неделями обсуждается возможное столкновение с Украиной, которое, по сути, является прокси-войной с коллективным Западом, и прежде всего США и НАТО. Вероятность войны в 2022 году (опрос декабря 2021 года) оценивается выше, чем за год до этого, – она уже находится за пределами привычной монотонной «новой нормальности».
Хотя пока это выражение общего тренда ухудшения массовых настроений – в конце 2021 года они оказались гораздо мрачнее, чем в 2020-м. Выросли ожидания, что в 2022 году произойдет экономический кризис, технические катастрофы, эпидемии. Например, экономического кризиса ждут 63% респондентов (год назад – 49%). Конфликта с соседними странами (даже не с Западом) – 37% по сравнению с предыдущим показателем 23%. Войны с НАТО или США ожидают 25% по сравнению с 14% годом ранее.
Конечно, за тревожный январь 2022-го настроения могли ухудшиться еще больше, но едва ли это теперь можно будет оценивать как «новую нормальность»: большая война ненормальна. Количественное накопление негативных эмоций переходит в новое качество. И о том, что будет происходить с настроениями, можно говорить, лишь экстраполируя предыдущие тренды.
«Натовский консенсус» вместо «крымского»?
Финансовые рынки и рубль уже показали, как они реагируют на одно лишь ожидание войны. Собственно вторжение – еще до всяких санкций – естественным образом приведет к падению национальной валюты и рынков и ледниковому периоду в инвестиционном климате. Проблемы в экономике всегда компенсировались нагнетанием псевдопатриотической риторики, и в ситуации «новой ненормальности» следует ожидать настоящей пропагандистской истерии.
Казалось бы, в политическом пространстве уже нечего зачищать, но машина применения законов об иностранных агентах, нежелательных организациях, экстремистах, просветительской деятельности начнет работать на том пределе, который не предусмотрен даже существующей коробкой скоростей репрессий.
Любая уличная активность окажется в принципе невозможной. Усилится контроль за интернетом. Об остаточных конституционных правах и свободах придется забыть. Хорошо, если устроит право свободного пересечения границ, хотя едва ли признание «Спутника» Всемирной организацией здравоохранения будет в принципе возможно в случае войны.
Разумеется, большую часть общества можно убедить в необходимости военной операции. Да и сама операция будет представлена как краткосрочная. Однако реализовавшиеся массовые опасения войны не трансформируются в небывалый рост рейтингов субъектов власти – разве что он окажется коротким и конъюнктурным. Не говоря уже о мобилизации – и в смысле поддержки властей и первого лица, и в плане готовности идти на войну.
Несмотря на годы военной и военно-исторической пропаганды, в российском обществе, современном и урбанизированном, давно уже утвердилась «постгероическая эпоха» (термин британского военного историка Майкла Ховарда) – погибать «за Родину, за Путина» готовы далеко не все. И первоначальный короткий период поддержки действий властей может смениться – особенно на фоне серьезнейших социально-экономических проблем – на глухое, а потом и открытое недовольство. Потеряет ли режим в обстоятельствах «новой ненормальности» доверие и поддержку большей части молодого поколения – большой вопрос.
Российские власти не зря не распечатывали государственные финансовые резервы даже на фоне пиков пандемии, как будто знали, что эти деньги понадобятся для другого. В ситуации войны придется меньше уделять внимания таким ресурсоемким начинаниям, как национальные проекты и энергопереход. Жертвами войны естественным образом могут оказаться рост ВВП и реальных располагаемых доходов граждан, которые только-только начали восстанавливаться в 2021-м, правда, с очень низкой базы.
Социальные обязательства, вероятно, будут исполняться, потому что иначе невозможно удержать политическую лояльность населения на сколько-нибудь приемлемом и безопасном уровне, а в 2021 году федеральный бюджет был хорошо сбалансирован и имел хоть и символический, но профицит.
Однако дело не только в возможностях бюджетной поддержки: потребительские настроения все равно будут ухудшаться. Во-первых, все равно сохранится тренд на их ухудшение наряду с другими настроениями. Во-вторых, неизбежными окажутся проблемы на продовольственном рынке, не говоря уже об инфляции – дезинфляционных факторов на рубеже 2021–2022 годов не просматривалось.
В-третьих, привычные модели повседневной жизни могут пострадать в результате, например, отключения SWIFT. Это может вызвать недовольство не только классов ниже среднего, но и собственно продвинутых в потребительском отношении средних классов. Нетрудно предсказать проблемы в работе малого и среднего бизнеса.
Это будет та редкая в России ситуация, когда социально-экономическое недовольство может конвертироваться в политическое и даже в политический протест. Пример монетизации льгот и пенсионной реформы здесь не вполне адекватен, потому что люди протестовали против нарушения государством социального контракта, советского и патерналистского по своей сути, а не в связи с ухудшением экономических показателей. А вот в ситуации «новой ненормальности» есть шанс в неожиданных местах, в неожиданное время и по неожиданным поводам получить уже социально-политический гражданский протест – без лидеров и организаций.
Это уже будет протестное движение не либеральных кругов, а той части населения, которую власть считала своей социальной базой – патерналистски настроенных людей. Именно они, недовольные качеством государственного патернализма, вместо того чтобы отдавать голоса партии власти, протестным образом голосовали на парламентских выборах-2021 за коммунистов (за неимением других легальных инструментов выражения недовольства).
Едва ли, впрочем, из этого бульона родится собственно массовый антивоенный протест – ему просто не дадут развернуться, объявив «экстремистским» и «террористическим».
Ну и, наконец, пандемия. Она, конечно, тоже рутинизировалась. Но никто не отменял ее отрицательного воздействия и на экономику, и на настроения, и на демографию, и на рынок труда.
Пожалуй, все эти факторы, вместе взятые, разрушат еще сохранявшийся образ путинской модели государства как успешной и стабильной. То, что должно было бы мобилизовывать перед выборами президента 2024 года – война, – окажется демобилизующим фактором. На войне уже невозможно будет заработать рейтинги. «Натовский консенсус» едва ли придет на смену «крымскому консенсусу». К тому же повторить крымский успех в силу уникальности исторических обстоятельств и мирного характера взятия Крыма не удастся.
После начала возможной войны уже трудно будет убедить Запад в том, что нельзя ставить знак равенства между политическим режимом и страной, политическим классом и гражданами России. В восприятии мира такая разница будет уже незаметной. И это будет худшим последствием той политики, которую российское государство вело в течение двух последних десятилетий.
Фонд Карнеги за Международный Мир и Московский Центр Карнеги как организация не выступают с общей позицией по общественно-политическим вопросам. В публикации отражены личные взгляды авторов, которые не должны рассматриваться как точка зрения Фонда Карнеги за Международный Мир или Московского Центра Карнеги.
На снимке: митинг за мир во всём мире - типичная картина в СССР.
