Ловушки формальной логики, или Как правильно спорить
14.11.2022 Общество

Соломенное чучело, «вотэбаутизм» и другие ловушки манипуляторов от Стивена Пинкера

Автор
Фото
Getty Images

Канадский лингвист, нейропсихолог и популяризатор науки Стивен Пинкер – обладатель премии Национальной академии наук США и Международного общества когнитивной нейронауки, а также двух Пулитцеровских премий – стал широко известен после выхода его книги «Лучшее в нас» — в 2021 году эта книга вошла в число самых продаваемых в жанре нон-фикшн. Главный тезис этого 900-страничного труда — в мире неуклонно снижается уровень насилия — вызывал скепсис со стороны более пессимистично настроенных ученых и  обычных читателей тогда, а сейчас кажется еще менее убедительным. Однако Пинкер настаивает, что мир в целом идет по пути прогресса и гуманности, даже если время от времени кажется, что те или иные события отбрасывают его назад.  Forbes опубликовал главу из новой книги Пинкера - «Рациональность. Что это, почему нам ее не хватает и чем она важна».

Формальная логика и формальные ошибки

Обложка книги Стивена Пинкера«Логика называется формальной, потому что имеет дело не с содержанием утверждения, но с его формой — с тем, как оно составлено из субъектов, предикатов и логических связок вроде «и», «или», «не», «все», «некоторые», «если» и «то». Обычно мы применяем законы логики к утверждениям, содержание которых нам небезразлично, например: «Президент Соединенных Штатов отстраняется от должности после импичмента и признания его виновным в измене, взяточничестве или других тяжких преступлениях и правонарушениях». Отсюда мы делаем вывод, что для того, чтобы отстранить президента, необходимо, чтобы он был не только подвергнут импичменту, но и признан виновным, при этом не обязательно и за измену, и за взяточничество сразу — достаточно чего-то одного. Но законы логики универсальны: они работают независимо от того, насколько разумно, туманно или даже абсурдно содержание высказывания. Именно поэтому, а не только в качестве причуды Льюис Кэрролл включил в свой учебник «Символическая логика» (Symbolic Logic, 1896) так называемые «силлигизмы» (от английского слова silly, «дурацкий»), которые и сегодня используются при обучении этому предмету. Например, из посылок «Хромой щенок не скажет спасибо, если вы согласитесь одолжить ему скакалку» и «Вы согласились одолжить хромому щенку скакалку» можно заключить, что «Щенок не сказал спасибо».

Предположим, нам нужно оценить точность предсказаний, сделанных аналитиками. Как оценить условный прогноз 2008 года: «Если Сара Пэйлин станет президентом, она запретит аборты»? Стоит ли нам похвалить аналитиков, поскольку, рассуждая логически, это утверждение истинно? Или же истинность в смысле законов логики здесь не в счет? В ходе реального состязания прогнозистов, откуда и взят этот пример, экспертам пришлось задуматься, что делать с такими прогнозами, и в итоге они постановили не считать их истинными — подобные импликации решено было понимать в житейском смысле, а не в строго логическом. 

Разница между «если» в обыденной речи и логическим «если» — лишь один пример того, что мнемонические символы, применяемые в качестве операторов формальной логики, не тождественны аналогичным словам живого языка, где у них, как и у всех прочих слов, есть масса значений, а конкретный смысл раскрывается в контексте. Когда грабитель говорит: «Кошелек или жизнь», технически вы можете сохранить и то и другое, поскольку выражение «Р или Q» будет истинным и тогда, когда истинно и Р, и Q. Но я бы не советовал объяснять эту мысль бандиту; в данном контексте все без исключения понимают «или» как логический оператор «исключающее или»: «Р или Q и не [Р и Q]». 

Наконец, заявления вроде «Мальчишки остаются мальчишками», «Сделка есть сделка» и «Иногда сигара — это просто сигара» — строго говоря, пустые тавтологии, неизменно истинные из-за своей формы и в то же время лишенные всякого содержания. Но нам удается извлечь из них смысл; из последнего примера (приписываемого психиатру Зигмунду Фройду) мы узнаем, что сигара — не всегда фаллический символ.

Тот факт, что верные правила вывода порой приводят к абсурдным заключениям, сообщает нам о логических рассуждениях нечто очень важное. Чтобы рассуждение было валидным, достаточно корректно применить к посылкам правила вывода. Все, на что такое рассуждение способно, так это сообщить: если посылки истинны, то и заключения должны быть истинными. Оно ничего не говорит о том, истинны ли посылки, и, следовательно, не гарантирует истинности заключения. Ему можно противопоставить обоснованное рассуждение, которое верно применяет правила вывода к истинным посылкам и, соответственно, приходит к истинному заключению. Вот валидное рассуждение: «Если Хиллари Клинтон выиграет выборы 2016-го, то в 2017-м Тим Кейн станет вице-президентом. Хиллари Клинтон выиграла выборы 2016 года. Следовательно, в 2017-м Тим Кейн занял должность вице-президента». Однако это рассуждение не обоснованно, поскольку Клинтон не победила на выборах в 2016 году. А вот рассуждение: «Если Дональд Трамп победит на выборах 2016-го, то в 2017-м Майк Пенс станет вице-президентом. Дональд Трамп выиграл выборы 2016-го. Следовательно, в 2017-м Майк Пенс стал вице-президентом» — и валидно, и обоснованно. 

Подавать валидное рассуждение как обоснованное — распространенная ошибка. Политики обещают: «Если мы положим конец растратам и коррупции среди чиновничества, то сможем понизить налоги, повысить доходы и сбалансировать бюджет. Я положу конец растратам и коррупции. Итак, голосуйте за меня, и все наладится».

Безусловно, существует масса рассуждений, которые даже валидными не назовешь. Специалисты по классической логике также составили перечень ненадежных рассуждений, или формальных ошибок, то есть таких последовательностей высказываний, где заключения на первый взгляд выводятся из посылок, но на самом деле это не так. Самая известная такая ошибка называется подтверждением консеквента: «Если Р, то Q. Q, следовательно, Р». Если идет дождь, то улицы мокрые. Улицы мокрые. Следовательно, идет дождь. Это невалидное рассуждение: может, по улице проехала поливальная машина. Еще одна похожая ошибка — отрицание антецедента: «Если Р, то Q. Не Р, следовательно, не Q». Дождь не идет, следовательно, улицы не мокрые. Это рассуждение тоже невалидно, по той же самой причине. Проще говоря, утверждение «Если Р, то Q» не подразумевает ни обратного — «Если Q, то Р», ни противоположного— «Если не Р, то не Q». Однако люди довольно часто прибегают в своих рассуждениях к подтверждению консеквента, путая «Р предполагает Q» с «Q предполагает Р». Вот почему безумцы заявляют, что над всеми великими умами в свое время насмехались, забывая, что «Если ты гений, то над тобой смеются» не предполагает, что «Если над тобой смеются, то ты гений». Эту мысль стоит держать в уме и лодырям, утешающим себя мыслью, что самые успешные хай-тек-компании были основаны студентами, бросившими колледж».

Критическое мышление и неформальные ошибки 

«Формальные ошибки вроде отрицания антецедента можно обнаружить в процессе формальной реконструкции рассуждения, но ошибки, которые мы совершаем в дискуссиях куда чаще, невозможно классифицировать таким образом. Вместо того чтобы грубо нарушать формальную логику высказываний в рассуждении, спорщики зачастую прибегают к ряду психологически убедительных, но интеллектуально сомнительных уловок. Их называют неформальными ошибками, и фанаты рациональности дают им особые имена, коллекционируют их десятками и перечисляют (наряду с формальными ошибками) на интернет-страницах, плакатах и мнемонических карточках, а также в программах курсов «критического мышления» для первокурсников. 

Многие из неформальных ошибок непосредственно вытекают из одного свойства человеческого мышления, которое настолько прочно в нас укоренено, что когнитивные ученые Дэн Спербер и Уго Мерсье считают его фактором естественного отбора, способствовавшим формированию нашего разума. Нам нравится побеждать в спорах. В идеальной ситуации верх одерживает сторона, которая наилучшим образом обоснует свою позицию. Но мало кто может похвастаться раввинским терпением, необходимым, чтобы формально реконструировать рассуждение и оценить его истинность. Обыденную речь скрепляют интуитивно понятные связки, которые позволяют нам улавливать ее смысл, даже если аргументация не отличается талмудической четкостью. Умелые спорщики могут эксплуатировать эти наши привычки, создавая иллюзию, будто поставили свое высказывание на крепкое логическое основание, в то время как оно беспомощно болтается в воздухе. 

На первом месте в списке неформальных ошибок заслуженно стоит соломенное чучело — изображающая оппонента кукла, которую легче сбить с ног, чем его самого. «Ноам Хомский утверждает, что дети рождаются уже говорящими». «Канеман и Тверски считают людей имбецилами». У этой уловки есть работающая в режиме реального времени разновидность, которую нередко применяют агрессивные интервьюеры, — тактика «значит-вы-утверждаете». Пример: «Иерархии подчинения широко распространены в животном мире и имеются даже у таких примитивных существ, как омары. — А, так значит, вы утверждаете, что нам нужно реформировать наше общественное устройство, ориентируясь на омаров?» 

Спорщики не только незаметно подменяют высказывание оппонента таким, которое легче опровергнуть; они и собственные утверждения подменяют такими, которые проще обосновать. Иногда они прибегают к ссылкам на особые обстоятельства, например когда неудачу экспериментального подтверждения экстрасенсорного восприятия объясняют негативными вибрациями скептиков. Или когда доказывают, что демократии никогда не начинали войны, за исключением Древней Греции (но там было рабство), георгианской Англии (но там простые люди не обладали правом голоса), Америки XIX века (но там права голоса не имели женщины), а также Индии и Пакистана (но это молодые государства, поэтому они не в счет). Они сдвигают вешки, сначала требуя, чтобы мы «лишили полицию финансирования», а затем поясняя, что имели в виду всего лишь то, что часть бюджета полиции следует передать службам экстренного реагирования. Виртуозы рациональности называют эту уловку ошибкой мотт и бейли, сравнивая ее со средневековым замком, в тесной, но неприступной башне которого можно укрыться, когда неприятель атакует первую цель — более удобный, но трудно обороняемый двор. Они заявляют, что ни один шотландец никогда не положит сахара в овсянку, а когда им указывают на Ангуса, который кладет сахар в овсянку, говорят: «Это доказывает, что Ангус — не истинный шотландец». Уловка «не истинный шотландец» объясняет заодно, почему истинные христиане никогда никого не убивали, ни одно истинно коммунистическое государство не прибегало к репрессиям и ни один истинный приверженец Трампа не одобряет насилия. 

Эта тактика перетекает в  уловку запросить вопрос (begging the question) — философы просят вас не использовать этот оборот в смысле «поставить вопрос» (raising the question), но закрепить его за неформальной ошибкой, возникающей, когда тезис, который требуется доказать, принимается за данность (на латыни эту ошибку называют petitio principii, то есть «предвосхищение основания»). Сюда относятся и тавтологические объяснения, к примеру virtus dormitiva (снотворный эффект) из пьесы Мольера, которым доктор объясняет усыпляющее действие опиума («Опиум действует снотворно, так как в нем имеется снотворная сила»), и предвзятые допущения, подобные классическому: «Когда вы перестали избивать свою супругу?». В одном анекдоте некий человек хвалится сладкоголосым кантором своей синагоги, а второй парирует: «Ха! Был бы у меня такой голос, я пел бы не хуже». 

Каковы бы ни были убеждения спорщика, он всегда может их сохранить, заявив, что бремя доказывания лежит на тех, кто с ним не согласен. Бертран Рассел обратил внимание на эту уловку, когда от него потребовали объяснить, почему он атеист, а не агностик, ведь он не может доказать, что Бога нет. Рассел ответил: «Никто не может доказать, что между Землей и Марсом вокруг Солнца не обращается по эллиптической орбите фарфоровый чайник». 

Иногда эту ошибку совершают обе стороны, и тогда мы видим дебаты, похожие на безумный пинг-понг («Бремя доказывания лежит на вас! — Нет, на вас!»). На самом деле, учитывая, что поиски истины мы начинаем с полного неведения, бремя доказывания лежит на том, кто желает сообщить миру нечто новое.

Следующий отвлекающий маневр называется tu quoque (с латыни «ты тоже»), он еще известен как вотэбаутизм (от английского «What about…?», «А как насчет…?»). В XX веке это был излюбленный прием защитников Советского Союза, которые на обвинения в массовых репрессиях отвечали: «А в Америке негров линчуют!». В одном анекдоте рассказывается о женщине, которая вернулась с работы раньше времени и застала супруга в постели со своей лучшей подругой. Ошарашенный муж спрашивает: «Что ты делаешь дома так рано?». Она говорит: «Нет, это что ты делаешь в постели с моей лучшей подругой?» В ответ муж рявкает: «Не уходи от темы!» 

Фраза типа «Умнейшие в мире люди предрекают, что в ближайшие 12 лет треть американцев лишится работы из-за автоматизации производства», — безобидный пример апелляции к авторитету. Авторитет, на который ссылаются, часто бывает религиозным, как в наклейках на бамперах: «Так сказал Господь, я в него верю, вопрос закрыт». Но еще авторитет может быть политическим или научным. Интеллектуальные камарильи нередко образуются вокруг различных гуру, чьи высказывания превращаются в своего рода светские скрижали завета. Научные труды частенько начинаются с фразы типа «Как писал Деррида…» — или Фуко, или Батлер, или Маркс, или Фрейд, или Хомский. 

Добросовестные ученые не одобряют такой стиль, но порой помимо своей воли превращаются в высший авторитет, на который ссылаются другие. Я нередко получаю письма, авторы которых разносят меня в пух и прах за тревогу по поводу антропогенного изменения климата, потому что, пишут они, такой-то выдающийся физик или нобелевский лауреат его отрицает. Однако Эйнштейн — не единственный научный авторитет, чьи мнения вне области его компетенции не назовешь авторитетными. В статье «Нобелевская болезнь: когда интеллект не в силах оградить от нерациональности» (The Nobel Disease: When Intelligence Fails to Protect against Irrationality) Скотт Лилиенфельд с соавторами перечисляют экстравагантные убеждения десятков нобелевских лауреатов. В их списке — евгеника, телепатия, гомеопатия, астрология, фитотерапия, расовая псевдонаука, шарлатанские методы лечения аутизма, а также отрицание того, что СПИД вызывается вирусом иммунодефицита человека. 

Как и апелляция к авторитету, апелляция к большинству опирается на тот факт, что люди — социальный вид приматов, склонный к иерархиям. «Большинство моих знакомых считают астрологию наукой, а значит, в этом что-то есть». Конечно, нельзя утверждать, что «большинство никогда не бывает право», но глупо было бы верить, что оно никогда не ошибается. Учебники истории кишат всевозможными маниями, биржевыми пузырями, охотами на ведьм и другими невероятными массовыми иллюзиями и безумствами толпы. 

Еще одна форма проникновения социального в интеллектуальное — попытка опровергнуть идею, уцепившись за характер, мотивы, способности, ценности или стратегии человека, который ее высказывает. Эта ошибка называется аргументом ad hominem, если проще— апелляцией к личности. «Мы не станем принимать мнение Смита всерьез: он белый гетеросексуальный мужчина и преподает в бизнес-школе». «Единственная причина, по которой Джонс поддерживает теорию антропогенного изменения климата, — это то, что благодаря ей она получает гранты, академические позиции и приглашения выступить на конференции TED». 

Недалеко от апелляции к личности ушла и генетическая ошибка, которая не имеет никакого отношения к ДНК, но сродни словам «генезис» и «генерировать». Совершая генетическую ошибку, люди оценивают идею не по истинности, а по происхождению. «Браун пользовался данными из Всемирной книги фактов ЦРУ, а ЦРУ свергла демократические правительства Гватемалы и Ирана». «Джонсон цитирует исследование, проведенное на деньги фонда, который некогда поддерживал евгенику». 

Иногда апелляция к личности и генетическая ошибка комбинируются, создавая цепь обвинений по ассоциации. «Теорию Вильямса необходимо отвергнуть, потому что он выступал на конференции, устроенной организацией, которая опубликовала сборник, где есть глава, написанная человеком, который сказал нечто расистское». И хотя никто не может отрицать удовольствия всей толпой наброситься на одинокого нечестивца, апелляция к личности и генетическая ошибка по-настоящему ошибочны: хорошие люди, бывает, придерживаются плохих убеждений, и наоборот. Вот конкретный пример: ряд важнейших открытий в сфере общественного здоровья (например, тот факт, что табакокурение вызывает рак) совершили ученые гитлеровской Германии, и табачные компании годами радостно отвергали связь курения и рака, поскольку ее обнаружила «нацистская наука». 

Кроме того, существуют аргументы, нацеленные не на кору больших полушарий, а прямиком на лимбическую систему. В их числе апелляция к эмоциям (взывание к чувствам: «Как можно, глядя на фотографию этих убитых горем родителей, потерявших ребенка, утверждать, что число жертв военных действий сократилось?») и очень популярная сегодня аффективная ошибка, позволяющая отвергать утверждение как «обидное», «причиняющее боль» или «дискомфорт». Безусловно, есть множество фактов, способных причинить боль: расистское прошлое США, глобальное потепление, онкологический диагноз, Дональд Трамп. И тем не менее это факты, и нам лучше знать о них, чтобы успешнее с ними бороться. 

Апелляция к личности, генетическая и аффективная ошибки некогда считались нелепыми просчетами или грязными трюками. Критически мыслящие учителя и организаторы школьных дискуссионных клубов учили детей обнаруживать и разоблачать их. Но, как ни парадоксально, сегодня подобные приемы становятся расхожей монетой в интеллектуальной сфере. Академическая среда и журналистика сплошь и рядом пользуются ими с упоением: идеи подвергаются там шельмованию или запрещаются, потому что их авторы, жившие порой столетия назад, так или иначе запятнали свою репутацию. Это демонстрирует сдвиг в наших представлениях о природе убеждений: раньше идеи могли быть истинными или ложными, а теперь они прежде всего отражают нравственную или культурную идентичность человека. Происходящее подчеркивает и другую перемену: ученые и аналитики теперь иначе понимают свою задачу. Прежде их целью был поиск новых знаний, нынче — борьба за социальную справедливость и прочие нравственные и политические ценности. 

Безусловно, иногда контекст утверждения действительно важен для определения его истинности. Вследствие этого может возникнуть заблуждение, будто в неформальных ошибках нет ничего страшного. Мы можем скептически отнестись к результатам клинического исследования эффективности лекарства, проведенного людьми, зарабатывающими на этом лекарстве деньги, но заметить конфликт интересов — не значит совершить ошибку ad hominem. Можно не верить заявлениям, основанным на божественном откровении, толковании древних текстов или гадании на внутренностях козла, но это не будет генетической ошибкой. Можно опереться на почти сложившийся научный консенсус, отвергнув аргумент, что нам не стоит верить в какую-то идею, поскольку даже специалисты расходятся по ее поводу во мнениях, но это не апелляция к большинству. Мы вправе выдвигать повышенные требования к обоснованию гипотезы, которая, окажись она верной, вынудит нас прибегнуть к жестким мерам, — это не аффективная ошибка. Разница тут в том, что легитимная аргументация позволяет объяснить, почему мы считаем, что контекст утверждения должен повлиять на нашу уверенность в его истинности или на то, что именно мы должны по этому поводу предпринять, например определить, в какой мере мы можем доверять имеющимся данным. Совершая же вышеперечисленные ошибки, мы поддаемся эмоциям, которые никак не влияют на истинность утверждений. 

Все эти формальные и неформальные ошибки («Википедия» насчитывает их больше сотни) постоянно заманивают нас в ловушки, так почему же мы не можем разделаться со всей этой галиматьей раз и навсегда? Философ Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) воображал, что логика способна сделать реальностью эпистемологическую утопию: «Единственный способ усовершенствовать рассуждения — сделать их такими же конкретными, как рассуждения математиков, чтобы мы могли заметить ошибку с первого взгляда. И тогда, если возникнет спор, мы могли бы просто сказать: давайте, не мудрствуя лукаво, посчитаем и увидим, кто прав». Я думаю, вы заметили, что и три столетия спустя мы так и не научились разрешать споры словами «давайте посчитаем». Почему же мы не можем осуществить проект усовершенствования рассуждений, предложенный Лейбницем? Почему в XXI веке по-прежнему существуют бесконечные споры на одну и ту же тему, войны в Twitter, психотерапия для пар, президентские дебаты? Почему мы не говорим: «Давайте, не мудрствуя лукаво, посчитаем и увидим, кто прав»? Дело в том, что мы не живем в лейбницевской утопии и — как и со всеми прочими утопиями — никогда не будем в ней жить.

На русском языке книга выходит в ноябре в издательстве «Альпина нон-фикшн».

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии