Почему интернет несет угрозу культурной памяти

С появлением интернета связана коллекция разнообразных страхов. РБК Тренды собрали самые распространенные тревоги и обсудил с философом Борисом Гройсом, какие из них заслуживают внимания, а какие — сильно преувеличены.

Об эксперте: Борис Гройс, философ и теоретик искусства, профессор Нью-Йоркского университета.

— Довольно часто говорят, что интернет может спровоцировать колоссальный спад письменной культуры, которая, по сути, будет замещена культурой аудиовизуальной. Хотя именно письменная культура столетиями была одним из главных инструментов передачи опыта от одного поколения к другому. Можно сказать, что она создавала своеобразный резервуар большой человеческой общности, которая теперь оказалась под угрозой. Вам близки такие оценки?

— Конечно, какое-то переформатирование или изменение соотношения между аудиовизуальными и письменными знаками произойдет. Но этот процесс начался задолго до появления интернета. Самый яркий пример — это повествовательный жанр. Уже начиная с 1980-х годов, только те писатели становились успешными, романы которых использовались для кино. Это было понятно даже просто в экономическом отношении: без экранизации за счет одного романа было трудно прожить.

Теперь же переход от повествовательной литературы к повествовательному видеожанру усилился еще и за счет стриминговых платформ. По сути, телесериалы используются сегодня как книги. Ты можешь снять сериал с полки, а потом поставить его обратно. Ты не зажат как в кино, где нужно смотреть все от начала и до конца: хочешь смотри, хочешь отложи. В этом смысле повествовательный жанр, конечно, перешел в сериалы, с которыми мы обращаемся как с книгами.

Отсюда, кстати, понятно, почему на этом фоне так укрепилась философская, политическая или экономическая литература. Мысль невозможно положить на видеоряд, ее не получится экранизировать, поэтому здесь еще можно было сохранить самодостаточную литературу.

И вот наше мышление напоминает сахар, который растворяется в стакане воды. Этот процесс «растворения» просто невозможно изобразить кинематографически, то есть визуализировать, поскольку это не наблюдаемый объект. Сюрреалисты, конечно, что-то пытались сделать здесь за счет методов монтажа, но у них ничего не вышло.

Когда я пытаюсь объяснить это своим студентам, то говорю, что лучший неудачный пример аудиовизуального изображения мысли — это Роден. Он попытался изобразить мысль в скульптуре «Мыслитель», но получилась фигура спортсмена, который отдыхает после стометровки. У него явно в голове нет ни одной мысли.

Но есть еще один важный сдвиг, который произошел в процессе самодокументации и на который уже как раз сильно повлиял интернет. В течение длительного времени самодокументация шла через дневники или письма. Сейчас практически все идет через аккаунты, через фото. Их функция та же — фиксация памяти о себе, но она происходит в другом виде и на других носителях.

— То есть вы хотите сказать, что интернет не привел к заметным трансформациям в письменной культуре, что он не оставит ее в прошлом?

— Да, этого не произойдет, потому что сам переход к аудиовизуальному не связан с интернетом, а связан с возникновением кино. Интернет просто сделал фильм доступным для каждого. Если раньше кино было делом специалистов, то сейчас производством фильма может заняться каждый. То есть произошла крайняя демократизация фильма как медиа. Но сам по себе письменный язык имеет собственные области и пока не видно, чтобы они могли быть «поглощены» интернетом.

«Интернет — это огромная волна демократизации»

— Однако форма общения, которая свойственна интернету — я имею в виду хэштеги, мемы, гифки, аббревиатуры — разве не преломляет собой язык и не обедняет ли тем самым возможности коммуникации между людьми?

— Я скажу циничную вещь, но грамотность — это вообще удел немногих. Если посмотреть на этот вопрос исторически, то большинство людей всегда были неграмотными или полуграмотными.

«Ошибочно думать будто раньше люди были грамотными, а сейчас — нет: процент грамотных не изменился, разница только в том, что раньше полуграмотным людям было негде свою неграмотность продемонстрировать».

— А теперь у них для этого есть целый интернет.

— Именно. Что такое интернет? Это огромная волна демократизации. А что такое литература? Это письмо всему человечеству. Как говорил Ницше: то, что написано для всех и ни для кого. Раньше к этому «аппарату обращения ко всему человечеству» допускали только людей очень грамотных. Существовали редакции со своей системой языковой цензуры, которая пропускала только подготовленных людей.

Сейчас эта граница рухнула. Каждый человек, в том числе абсолютно не владеющий языком, может сделать то, что раньше мог делать только писатель: написать текст и послать его всему миру. В итоге, то, что Пушкин считал своей привилегией, стало сегодня привилегией каждого. И это огромный сдвиг, хотя, конечно, есть некоторая проблема в том, что безграмотность перестала пресекаться цензурой, а превратилась в некую норму.

«Интернет показывает мне только то, что я хочу видеть»

— Тем не менее, разве не приводит языковое упрощение, которое провоцирует интернет-среда — она явно не терпит длиннот, а любое высказывание стремится сделать более компактным и сигнальным, — к обеднению, примитивизации коммуникации?

— Здесь я бы обратил внимание на то, что редко подмечают. С одной стороны, то, что ты пишешь в интернете, доступно для всех: ты коммуницируешь со всем миром — это предельный горизонт, в котором существует твое высказывание. С другой стороны, интернет функционирует как нарциссическое зеркало: оно отражает не мир, а только исключительно меня лично.

«Последнее происходит потому, что, когда я пользуюсь интернетом, то реагирует он именно на мои клики. Если я не кликну на что-то, то он мне это и не покажет. В этом заключается фундаментальное отличие интернета от окружающей меня реальности. Интернет показывает мне только то, что я хочу видеть. А реальность часто показывает мне то, чего я видеть не хочу».

То же самое можно сказать и о коммуникации. Я коммуницирую только с теми, с кем хочу. На этом построены алгоритмы всех соцсетей. Формально я имею доступ ко всему пространству интернета, но де-факто оперирую лишь в узком комьюнити, что всегда приводит к сокращенному и символическому языку. Отсюда возникают те же мемы, которые могут быть понятны только тем, кто «посвящен» в ту или иную группу.

— В последние годы часто говорят, что интернет значительно потеснил традиционные медиа. Если раньше информацией было только то, что решили в редакции: их фокус и политика определяли, что является «событием», а что — нет, то теперь эту монополию у них отобрали. Как в этом отношении интернет повлиял на СМИ, которым пришлось подстраиваться под эту реальность? Особенно с учетом того нарциссического эффекта, который оказывает на нас «цифра»?

— Здесь я лишь могу сослаться на то, что пишут социологи. Дело в том, что интернет привел к тому, что более популярные медиа стали еще более популярными, а менее популярные стали еще менее популярными или вообще исчезли. Раньше в каждом городе были свои более-менее нормальные газеты, а теперь в США все читают только The New York Times. Люди не знают, что происходит у них за углом, а идут на этот сайт, чтобы узнать, что происходит в целом.

То есть произошла колоссальная концентрация внимания на двух-трех ресурсах. И это, кстати, заметно по музеям: в Америке есть два-три основных музея, в которые ходят какие-то бесконечные толпы, чего раньше не было. В этом смысле доступность, которую интернет дает с точки зрения информации, — это миф. Произошло обратное: все стали смотреть только в одну точку, а на все остальное не обращать внимание. Все читают The New York Times, чтобы понять, как надо думать по поводу того или иного события.

Ведь газета типа The New York Times дает не информацию. Она дает вам мыслительный каркас — систему оценок, объясняет вам, как читать новости, как на них реагировать, как их интерпретировать и так далее. Но такой концентрации внимания на этом издании не было бы, если бы не интернет.

Отсюда понятно, что интернет для успешных авторов — это огромная и очень эффективная машина. Интернет прямо способствует возникновению «своего круга», который вместе с ростом популярности расширяется астрономически.

К слову, все это напоминает мне самое начало движения за сексуальное освобождение и демократизацию секса. Все думали, что теперь каждая женщина получит по мужчине, а мужчина — по женщине, поскольку все либерализовалось. Но де-факто появились некоторые женщины, за которыми стали ухаживать все мужчины, и некоторые мужчины, к которым льнут все женщины.

Остальные женщины и мужчины остались без партнеров и поэтому французский писатель Мишель Уэльбек даже предложил ввести обратно феодальный порядок, где каждая женщина посредством решения семьи получала мужа, а каждый мужчина — жену. Интернет работает абсолютно по тому же принципу: демократизация интернета привела к невероятной концентрации символического капитала только у самых основных игроков.

«В Google вы можете узнать только то, что вы уже знаете»

— Можно ли говорить о том, что интернет как-то повлиял на человеческое мышление? Самое очевидное, о чем в связи с этим обычно говорят, — это влияние поисковика, который снижает нагрузку на память, поскольку все, что нужно найти, уже есть в Google.

— С поисковиками все иначе. В Google вы можете узнать только то, что вы уже знаете. Если вы знаете, что был такой Марк Аврелий, римский император, то уже после этого можете погуглить о нем подробности. А если вы ничего о нем не знаете, то и гуглить не станете.

Я преподаю в Америке уже много лет. Все мои студенты пользуются поисковыми системами, но они не знают, что именно им нужно искать. И моя задача — в том числе, рассказать им, что именно нужно искать. В каком-то смысле функция преподавания сегодня — это объяснить, что нужно искать информацию о том же Марке Аврелии, иначе они ничего о нем просто не узнают.

«То есть из самого интернета человек ничего узнать никогда не сможет. Все запросы, которые идут в интернет, приходят из того образования, которое человек получил. В этом смысле интернет — это просто инструмент, который, конечно, никак на нашу память не влияет».

— Но есть и другой пример — судьба длинных текстов, которым не очень-то уютно живется по соседству с постами или короткоформатными текстами. Разве это не влияет на наше мышление в том смысле, что оно «учится» здесь на хаотичных отрывках?

— На мой взгляд, нет. Мышление возникает из ситуации, когда у человека есть задача, которую ему нужно решить. Вот тогда включается процесс мышления. Но для достижения этой цели часто нужна информация, которой у меня нет, и тогда я начинаю ее искать в интернете. Если я хочу написать что-то осмысленное, то должен понять, как этот вопрос уже осмысляли другие люди.

То есть я должен понять, в каком поле мне вообще работать. Это, конечно, задача больше не для гуманитарных, а для научных специалистов. Если ты не учел всех последних данных и интерпретаций, то можешь легко «пролететь». Но сам по себе этот поиск менее тривиален, чем кажется, и требует довольно серьезных усилий. Так что в этом отношении с нашим мышлением ничего особенного не происходит.

«Главная проблема интернета — это электричество»

— Интернет-среде характерна короткая память: она быстро поднимает волну популярности на одно, а затем столь же быстро ее замещает чем-то другим. На ваш взгляд, не влияет ли это на человека в том отношении, что он утрачивает опыт взаимодействия с большой традицией прошлого, которая, в частности, дает это ощущение причастности к некоторой общности, с которой мы начинали наш разговор, — к воспроизводству большой человеческой культуры?

— На самом деле, главная проблема интернета, если говорить с этой точки зрения, — это электричество. Электричество можно отключить. И нельзя исключить того, что оно будет отключено. Именно поэтому все авторы до сих пор так беспокоятся на счет издания своих книжек.

Если мы посмотрим на то, что такое культура вообще, то обнаружим, что культура — это в первую очередь «культивирование». То есть изначально это сельскохозяйственный термин. Культивирование человека — это процесс, который он проходит через усваивание некоторого пласта традиций. Здесь же мы видим, что механизмы передачи традиций становятся все менее устойчивыми и все более эфемерными.

— В том отношении, что цифровой файл можно навсегда удалить всего лишь одним «кликом»?

— Да. Например, пирамиды и глиняные таблички — это довольно устойчивые носители для передачи информации о культуре прошлого. Пергамент — уже менее устойчивый носитель. Бумага — еще хуже. А уже электричество — тем более. Если оно исчезнет, то исчезнет все, что оно в себе хранило. Таким образом, мы видим, как историческая и культурная память становятся все менее устойчивыми.

Эта проблема уже обсуждается всеми: определенная нервозность по отношению к этой нестабильности существует. При этом ясно, что попытки сохранить все на «облаке» проблематичны. Во-первых, потому что это очень дорого. А во-вторых, потому что это очень вредно в экологическом отношении.

Поэтому реакцией на эту нервозность стало то, что люди все чаще обращаются к музеям или библиотекам: они становятся запасным резервуаром культурной памяти — местом, где эта культурная память оказывается защищена от экспансии «цифры». Тем более, что традиционные хранилища не отравляют атмосферу — они значительно более экологичны.

Собственно, именно с возникновением интернета начались активные процессы музеефикации. Голливуд никогда особенно не интересовался своей историей, а сейчас он строит музеи, открывает мастерские по реставрации и по сохранению своего наследия. И эти процессы происходят сейчас повсюду. Создается впечатление, что начался масштабный компенсаторный процесс музеефикации неэлектронных носителей, чтобы хоть как-то компенсировать этот страх перед полной деменцией культурной памяти.

Тихон Сысоев.