Водка по расписанию
Региональные руководители в России один за другим внедряют запретительные новации в сферу торговли алкоголем, и это не блажь: автор «Эксперта» журналист Александр Бирман проанализировал исторический опыт и пришел к выводу, что подвижки на алкогольном рынке могут быть предвестником куда более серьезных социально-экономических перемен.
С марта следующего года в Ярославской области запрещена продажа спиртного ночью в части заведений общественного питания, в Тюмени и Крыму ночной запрет вводится для кафе рядом с жилыми домами. Дальше всех пошли власти Вологодской области, объявив, что с марта по будним дням алкоголь в регионе будет продаваться только два часа в день. Наконец, вчера правительство поручило профильным ведомствам проанализировать применение скидок на алкогольную продукцию и подготовить предложения о возможности запрета на их применение. «
В ответ на очередные антиалкогольные инициативы президентский пресс-секретарь Дмитрий Песков сослался на «весьма красноречивый» советский опыт. Реакция представителя Кремля ожидаема и объяснима. Память о провале перестроечной борьбы с алкоголизмом вроде бы иной и не предполагает.
Но само по себе горбачевское фиаско (не единственное, но, возможно, обусловившее другие) слишком наглядно показывает, насколько велика и многопланова роль водки (и алкоголя в целом) как инструмента отечественного социально-политического управления, чтобы зарекаться его использовать впредь. Сложно найти в российской истории — не только советского или постсоветского периода, но также и имперского, и доимперского — примеры модернизации, не сопровождавшиеся или предварявшиеся нарушением «алкогольного статус-кво».
Не прошло и ста лет с тех пор, как генуэзские купцы познакомили московитов с aqua vitae, как «собирание земли русской» Иваном III ознаменовалось запретом производить или продавать крепкий напиток без государева разрешения. Де-факто — введением винной монополии, которую показательно скорректировал Иван Грозный, повелев открыть на острове Балчуг кабак для опричников.
Спустя 100 лет, в 1652-м, уже при Романовых, для реформы ставшего сверхприбыльным кабацкого дела был специально созван Земский собор. Формальный повод — борьба с пьянством. Благо сам Алексей Михайлович Тишайший называл держателей кабацких откупов «врагами Бога и людей». Но если вспомнить, что уложения Земского собора, созванного тремя годами ранее, в 1649-м, не без оснований считаются манифестом крепостничества, антиалкогольная риторика царя и соборян предстает в несколько ином свете.
С середины XVII века крестьяне на столетия превратились в фактически бесплатный ресурс для самодержца и тех сословий, которые он считал своей опорой. В свою очередь, «хлебное вино» с одной стороны, должно было умиротворять крепостных, с другой — создавать дополнительную финансовую основу лояльности их хозяев. И приносить казне достаточно дохода, чтобы подданные зависели от монарха, а не наоборот. К 1680 году четверть доходов российской казны имели кабацкое происхождение.
Алкогольная политэкономия стала одновременно и фискально-мобилизационной и сословно-(де)мотивационной функцией. Но каждый правитель страны волен был, исходя из текущей ситуации и своих планов, выбирать, в какой пропорции брать элементы этого «коктейля».
Например, Петр I, указом 1716 г. разрешая «всяких чинов людям вино курить по-прежнему про себя и на подряд свободно при условии уплаты особого промыслового налога с мощностей аппаратов», руководствовался скорее политическими, нежели фискальными соображениями. Либерализация «питейного дела» мешала концентрации «водочных» капиталов в руках бояр, главных противников петровских реформ.
Сходной логикой можно объяснить действия Елизаветы Петровны и Екатерины II, которые слишком многим были обязаны новой имперской элите, чтобы не закрепить за дворянским сословием исключительные права на винокурение. Не случайно пензенский вице-губернатор Иван Долгоруков называл его «Ост-Индией нашего дворянства».
Зато когда екатерининские войны и территориальные приобретения стали слишком обременительны для казны, «алкогольно-политэкономический маятник» качнулся в фискальную сторону. В 1767-м были повсеместно введены винные откупа. А с 1781-го главными производителями спиртного были объявлены казенные винокуренные заводы, которые, правда, могли и отдавать соответствующие подряды «частникам». В результате к концу екатерининского правления «питейный доход» обеспечивал треть госбюджета. А Василий Татищев сетовал на «спаивание народа казной».
Скорее разрушительные для госфинансов последствия Отечественной войны 1812 года, нежели стремление, чтобы «всё было как при бабушке», вынудили Александра I в 1819-м перевести целиком под надзор государства производство вина и водок, оптовую реализацию и сборы с продажи. При этом «образ взимания питейного сбора посредством откупа» объявлялся разорительным как для обывателей, так и для казны.
Не будем однозначно увязывать декабристское восстание с последствиями столь значительного ущемления дворянских финансовых интересов. Но Николай I, вероятно, учитывал и этот момент, когда после подавления мятежа 1825 года, стремясь повысить лояльность привилегированных сословий, одобрил предложения своего министра финансов Егора Канкрина по восстановлению винных откупов.
Суммарные прибыли занимавшихся этим бизнесом дворян и купцов были таковы, что ради сохранения «алкогольного статус-кво» они предлагали правительству безвозмездно построить 2 800 верст железных дорог. Правда, и казне «питейные сборы» к концу 50-ых годов XIX века обеспечивали почти половину доходов. Для сравнения — в то же время у Британии соответствующий показатель не превышал 24%, а у Франции — 9%.
Другое дело, что на фоне Крымской войны расходы в 3,5 раза превышали всю доходную часть российского бюджета. Это, а также недостаточность уровня социально-экономического развития для адекватного реагирования на военные вызовы, обусловило очередные масштабные преобразования в истории страны — Великие реформы Александра II.
Как и двумя столетиями ранее, судьбы крестьянства и «веселия Руси» опять пересеклись. Практически одновременно с отменой крепостного права винные откупа были заменены акцизами. В сочетании с наделением крестьян всеми гражданскими правами, включая возможность открывать торговые и промышленные предприятия, либерализация винокурения и торговли спиртным превращала сельские общины в весьма могущественный и финансово независимый институт. В их руках теперь оказывались и основные источники сырья для производства критически важного для казны продукта, и фактический контроль над крупнейшим рынком сбыта.
Неудивительно, что около двух десятилетий спустя именно порочностью «вечно пьяного крестьянского самоуправления» объяснял необходимость очередного демонтажа «алкогольного статус-кво» Михаил Катков. А Николай Данилевский в катковском же «Русском вестнике» отмечал, что сократить вред от потребления алкоголя и в то же время не допустить падения государственных доходов можно лишь установлением казенной продажи крепких напитков.
Интеллектуалы-охранители и патронирующий их обер-прокурор Константин Победоносцев таким образом решали две задачи. Во-первых, указывали способ пополнения бюджета, изрядно истощенного Русско-турецкой кампанией 1877–1878 годов (благо военные расходы оценивались в 1 млрд руб., а поступления от алкогольных акцизов немногим превышали 200 млн руб.). А во-вторых, создавали почву если не для ликвидации, то для значительного ослабления влияния сельских общин, препятствующих концентрации капиталов и промышленному рывку.
Поэтому Сергей Витте, по инициативе которого «питейная монополия» была восстановлена в 1894-м, не особо лукавил, утверждая впоследствии, что «проблема увеличения доходов казны [...] на фоне экономического роста того времени [...] не представлялась насущной».
Показательно, что следующей отечественной индустриализации — уже советской — тоже предшествовало создание (или точнее — восстановление) водочной монополии. Иосиф Сталин не видел иного способа «заполучить необходимые оборотные средства для развития нашей индустрии своими собственными силами и избежать, таким образом, иностранную кабалу».
В свою очередь, перестроечная антиалкогольная кампания поспособствовала формированию частных накоплений. В полном соответствии с «законом сохранения» на фоне многомиллиардных потерь казны (которые достигали 29 млрд руб. при сопоставимых размерах бюджетного дефицита), появлялись первые позднесоветские кооператорские капиталы.
С этой точки зрения, кстати, горбачевскую борьбу с пьянством можно считать более эффективной, чем распутинскую. В 1914-м одиозному другу царской семьи удалось добиться отказа от «питейной монополии» (из-за безнравственности «пьяного бюджета») и чуть позже (из-за мобилизации в связи с началом Первой мировой) — введения «сухого закона». Но говорить, что тем самым Распутин сумел подготовить почву для появления новых центров силы так же неосмотрительно, как видеть в этих решениях главную причину последующей гибели империи.
В истории страны любые изменения «алкогольного статус-кво» — почти всегда провозвестники или симптомы «революций сверху». Пусть и не всегда успешных.
Первый российский президент Борис Ельцин официально отменил последнюю (на сегодняшний день) алкогольную монополию 7 июня 1992-го. А буквально через три дня Верховный совет (тогда — главный законодательный орган России) утвердил госпрограмму приватизации. Вряд ли это случайное совпадение. Особенно с учетом того, что самым ходовым обменным эквивалентом приватизационного чека был ящик водки. Водочные капиталы (уже вполне легальные) использовались для приобретения промышленных активов и передела собственности.
Сегодня, когда приватизация из массовой превратилось в «точечную», «Росспиртпром» оказался самой именитой компанией из тех немногих, контроль над которыми государство согласилось уступить ради пополнения бюджета. Хотя в фискальном плане 8,3 млрд руб., вырученные Росимуществом на этой сделке, не идут ни в какое сравнение с акцизными поступлениями, которые только в следующем году вырастут на четверть.
Чем выше акциз — тем выше цена для конечного потребителя. Согласно недавнему опросу ВЦИОМ, для 53% респондентов, оценивших свое материальное положение как плохое или очень плохое, стоимость спиртного имеет определяющее значение. Иными словами, рост инфляции и обусловленное ею падение доходов населения с высокой долей вероятности будет усиливать призывы к радикальным методам борьбы с пьянством.
Но если они будут услышаны, а наиболее бескомпромиссные региональные практики — масштабированы на федеральном уровне, то едва ли тому причиной (а не поводом) станет наращивание темпов алкоголизации населения.
Скорее, как это неоднократно случалось ранее в отечественной истории, реальные мотивы будут совсем другими. Необходимость интенсивнее пополнять бюджет, дать новый «внутренний» драйвер замедляющейся экономики, расчистить место для «новой элиты» — переформатирование «алкогольной политэкономии» подойдет для решения любой из этих задач.
