С приходом миллениалов в России произошел поколенческий перелом

Миллениалы — родившиеся в 1980-х и 1990-х — все больше влияют на политический и экономический ландшафт мира. Но действительно ли они так отличаются от предыдущих поколений или их черты в той или иной мере свойственны молодым людям в любую эпоху? Социолог и экономист, первый проректор Высшей школы экономики Вадим Радаев в своей книге «Миллениалы: Как меняется российское общество» анализирует отличительные черты современной молодежи и приходит к выводу, что в нашей стране вместе со сменой поколений произошел социальный перелом. Специально для Reminder журналист Иван Сурвилло поговорил с исследователем. 

— Почему вы решили написать книгу про миллениалов?

— Многие хорошие вещи с нами случаются из любопытства или из желания что-нибудь понять. Это тот самый случай.

Я проблемами молодежи никогда не занимался, а потом вдруг почувствовал — что-то произошло, что-то мы упускаем. Четыре года назад, в начале сентября 2016 года, выступал перед своими коллегами и сказал, что в России произошел поколенческий перелом и что я собираюсь им заняться. Коллеги отнеслись ко мне как всегда с уважением и симпатией, но я видел некоторое непонимание в их глазах. Сейчас этого непонимания нет уже ни у кого. 

Само осознание трудностей возникло за несколько лет до этого. Во-первых, я преподаю каждый семестр, преподаю уже десятилетиями. Каждый год приходят новые студенты, поэтому мне есть, с чем сравнивать. Во-вторых, уже почти 15 лет я руковожу исследовательской лабораторией, где половина сотрудников — студенты и аспиранты, каждый год мы рекрутируем новых. Тоже есть возможность сравнить. 

И вот, в какой-то момент я почувствовал, что не понимаю, чего хотят эти студенты — и профессионально, и по жизни. Человек увлеченно рассказывает, чем он занимается, я спрашиваю: «А что будет через три или пять лет?» И тут — полный ступор. Через некоторое время выяснил, что студенты не знают, что будет с ними через год, вполне искренне. Не потому, что они не думают об этом, а просто не знают.

Это проявлялось и в реальных поступках. У нас очень сильные, умные студенты. Они занимаются наукой, выбирают какую-нибудь классную тему, все кипит, но вскоре появляются какие-то сомнения в глазах, человек закисает, работа не доделывается. Еще через какое-то время человек просто исчезает, растворяется. При этом не переходит в соседнюю лабораторию, а вообще меняет свои занятия. Молодые люди не могут определиться, постоянно сомневаются — верный ли они сделали выбор. 

Эта ситуация была для меня новой. Раньше мы отбирали лучших и готовили из них наших коллег. Сейчас так не выходит. Мы по-прежнему отбираем лучших, а то, что дальше происходит, совершенно не можем контролировать. В какой-то момент я выступил перед старшими коллегами и сказал: «Слушайте, времена изменились, мы должны по-другому теперь к этому относиться. Они будут все время уходить. И нужно воспринимать это спокойно». 

Были, конечно, и личные причины. Мой сын — миллениал, он очень хороший парень, но абсолютно другой. Например, он практически не пьет. Мы в молодые годы вели себя совершенно иначе, студенческая жизнь у нас была другой.

— Кстати, о студенчестве. В книжке вы пишете о том, что сейчас все меньше потребность в высшем образовании. Почему так? 

— Некоторое время назад это стало микрошоком. Еще лет пять назад мы не думали над этим вопросом. 75–90% опрошенных говорили, что высшее образование — это must have. Мы думали, что тренд на высшее образование станет всеобщим. 

Вдруг пару лет назад появляются результаты опроса ВЦИОМ, которые я включил в книгу, потому что они меня задели. Там задавался вопрос: способствует ли высшее образование профессиональной карьере и достижению жизненных целей. Выяснилось, что среди миллениалов доля людей, которые верят в это, упала, причем сильно — больше, чем на 20%. Ценность формального образования в глазах молодежи начала снижаться. 

У этого, думаю, есть несколько причин. Первая причина не связана с образованием как таковым, потому что предыдущий «замер» делали после длинного периода экономического роста, когда все было очень хорошо. А потом случились первый кризис и длинная рецессия, длящаяся до сих пор. И, конечно, возникла более трезвая или даже пессимистическая оценка перспектив на рынке труда. Высшее образование просто не сможет помочь, если экономическая ситуация ухудшается в целом. 

Но есть вещи, связанные и с самим образованием. Возникла куча альтернативных источников: Coursera, Национальная платформа открытого образования и так далее. Набрал онлайн-курсов — и учись сколько хочешь. Ситуация стала более конкурентной. Вдобавок, университеты начали отставать от жизни. Сфера образования вообще инерционна. 

Исполнилось 40 лет с момента начала моего систематического преподавания. Я себя прекрасно в этой роли чувствую, но вижу, что времена изменились. Возникли совсем другие восприятия и требования. 

Что изменилось фундаментально? В первую очередь в социальных и гуманитарных науках мы воспитывались как книжные люди. Нас научили целенаправленно получать знания, «прорубаясь» через сложные и длинные тексты. Это специальный навык, который мы несем через всю свою жизнь. Когда ты преодолеваешь сопротивление материала, ты что-то осваиваешь в них, из этого некоторую часть запоминаешь и что-то укладывается в голове, формируя твой культурный багаж. И вдруг выясняется, что ничего этого не нужно. 

У молодых нет навыка чтения длинных текстов. А если они их читают, то воспринимают как-то иначе. Почти никто не занимается преодолением, потому что каждый раз возникает проклятый вопрос: а зачем это нужно? И уж точно сегодня не нужно все запоминать. Быстрее прогуглить. Молодые намного быстрее нас все находят, им не нужно держать это в голове. 

Мы, старшие, все продолжаем удивляться — как же они не знают элементарных вещей? Мы осваивали и накапливали знания, а они получают готовую информацию. Причем требуют информацию нарезанную, упакованную и еще желательно с четким объяснением, зачем она нужна. Понятно, что академиков старшего поколения это искренне бесит. 

— Изменилось не только отношение к образованию, но и в целом восприятие многих вещей. Вы упоминаете о качестве, характерном для миллениалов, — перфекционизме. Откуда он вообще появился? 

— Я вижу три причины перфекционизма у молодых: неумеренные похвалы, завышенные ожидания и плотный контроль со стороны старших. Нас особо не хвалили, наоборот, критиковали. Все время говорили, что мы должны быть достойными, подразумевая, что пока еще не очень достойны. 

Сейчас молодым поколениям говорят: вы лучшие, самые классные, этот мир — ваш. Это порождает завышенные ожидания. Тем более, что 2000-е годы были очень благополучными, доходы росли, у родителей все нормально… У тебя появляется выбор, множество новых возможностей, которых не было у старших, и жизнь вроде как удалась. 

Другая вещь — плотный контроль за детьми, которого раньше не было. Мы гуляли целыми днями во дворах без надзора родителей. Я еще не учился в школе, а меня уже отпускали одного в поездку из одного города в другой. Сейчас это невозможно представить. Уже применительно к моему сыну этого не было ни разу, и этот случай не исключительный, а, наоборот, типичный. Когда ребенок все-таки отрывается от родителей, жизнь оказывается немного жестче, чем предсказывалось. 

И еще одно важное обстоятельство. Именно в наше время — по историческим меркам совсем недавно — появились социальные медиа. Это шабаш всеобщего счастья, где каждый себя презентует в наилучшем виде: я прекрасный, умный, много путешествую, вкусно ем, вот снимки, видео и так далее. Что у человека на самом деле в жизни творится — можно только догадываться. Но на поверхности ты видишь, как у всех все хорошо. А еще появляется культ celebrity, которые вообще в полном блеске. И ты начинаешь на это ориентироваться, на эти благополучные образцы, волей-неволей. 

Перфекционизм в новом смысле — это не делать все тщательно и точно до мелочей, а ставить неоправданно завышенные, нереалистичные цели и ориентиры. Из-за этого начинаются фрустрации и неудовлетворенность собой, которая влечет неудовлетворенность другими. Ты начинаешь огорчаться, обижаться, появляется недовольство своими поступками, собственным телом, принятыми решениями. Дальше возникает прокрастинация: ты откладываешь важные решения и дела, потому что боишься неудачи. Это серьезная проблема. Она была всегда, но в такой степени — проявилась только у сегодняшнего молодого поколения миллениалов. Она же будет проблемой для поколения Z. Куда они денутся? 

Я уверен: главные беды — внутри головы, а не во внешних обстоятельствах. Нужно в своей голове остановить гонку безумного совершенства. Нужно начать ставить собственные цели. Пусть они будут скромными, но это будет твоя цель, твой проект. И ее надо достичь, добиться какого-то результата, не перепрыгивая постоянно с одного дела на другое. 

В чем еще проблема молодого поколения? У нас в ваши годы не было такого выбора, а у вас он колоссальный. А выбор — это немалое бремя. И здесь важно понять, что главное — не выбор, который ты сделал (выбор может быть любым), а усилия, которые ты вложил в совершенный выбор. Если же ты приложил усилия к любому делу, то через какое-то время у тебя начинает что-то получаться, потихоньку тебе это начинает нравиться, а потом ты начинаешь это любить. Если ты ни черта не прикладываешь усилия, то ничего не будет нравиться и ничего не будет получаться. 

— Помимо перфекционизма наблюдается еще одно явление — позднее взросление. Молодежь позже съезжает от родителей, позже начинает работать и строить семью. Что за этим стоит?

— Это сложный и важный вопрос. 

Начнем с простого. Во-первых, это удобно — мама тебя любит, она все сделает. Когда ты отделяешься и снимаешь квартиру, то должен на это устойчиво зарабатывать. Не так, что у тебя сегодня деньги есть, а завтра нет. Потом ты должен все время решать какие-то проблемы. Кран потек на кухне — мелочь, но это твое дело теперь, ты должен париться, а не очень хочется. 

Потом изменились отношения с родителями, и в лучшую сторону. Мне говорят: «Тут конфликт поколений, еще Иван Сергеевич Тургенев об этом писал…» Нет. Вот мы действительно конфликтовали с родителями, а вы, молодые, нет. Нам пытались что-то навязать, как жить надо, разумеется, из добрых побуждений. Мать у меня переживала, что я, такой умный и талантливый, вдруг сойду с верного пути, а меня это раздражало. Сейчас ничего этого нет или намного меньше. 

Это не только мои наблюдения. Разговариваешь с людьми, с родителями и спрашиваешь их: «Скажите, в наше время, в моем поколении, кто-нибудь ездил отдыхать вместе с родителями?» Ответ: «Это даже в голову не приходило». Это было просто невозможно, а сейчас это норма. Отношения-то хорошие, почему не поехать вместе. 

Но это не значит, что поколения хорошо понимают друг друга, просто они живут параллельными жизнями. Это не конфликт. Конфликт — значит, что вы на одной волне, просто волны противоположные и все время сталкиваются с шумом и треском. А если вы живете в параллельных мирах с параллельными пониманиями, то вам делить нечего. Внешне все может быть довольно гармонично, но миры могут расходиться все дальше и дальше. Потом, в какой-то момент, содержательная коммуникация теряется.  

— А не оказывают ли тогда родители медвежью услугу тем, что они позволяют детям продолжать жить с ними? 

— Не знаю. В США в свое время выпихивали молодежь из родительского дома — исполнилось 17 лет, и пинком вперед. 

Знаете, родители ведь тоже довольны, они любят своих детей, плюс повзрослевших детей, когда они рядом, легче контролировать.

— А контроль откуда возник? 

— Есть выросшее ощущение небезопасности вокруг. Наверное, это травма 1990-х, когда возникла сильная неопределенность, ощущение слабости государства и общего бардака. Все это начало проецироваться на детей и стало естественным. Но, кстати, в США происходит то же самое, хотя мы такие разные. 

— А как миллениалы относятся к материальным благам?

— Счастье, конечно, когда ты не задавлен материальными проблемами. Их за тебя уже решили в буйные 1990-е твои родители. Но сейчас ситуация будет меняться: пандемия повлияет на молодых, прежде всего на поколение Z. Это будет серьезное влияние, еще непонятно, какое. Уже предсказывается спрос на недорогое небольшое жилье и машины. 

Во-первых, это вопрос безопасности (жилье как убежище, особенно в период эпидемии). Раньше были отдельные чудаки, которые строили бункеры на предмет ядерной войны, а сейчас это общая забота. 

Машина же — одновременно и средство передвижения, и убежище. Всем известно, что главный рассадник вируса — общественный транспорт. Следовательно, ты лучше постоишь в пробке два часа, но будешь в безопасности. 

Есть другая сторона, сугубо рабочая. Многим понравилась удаленная работа. Пандемия пройдет, а удаленка останется. К этому шло все равно, просто переход ускорился. Раз ты работаешь удаленно, значит, у тебя дом все больше превращается в офис. Это значит, что у тебя должен быть дом, и относительный комфортный.

— Что насчет политики?

— Если смотреть на Белоруссию, то там в протестах все поколения участвуют, это явно не молодежь, а кросспоколенческая аудитория. Но молодые вносят и будут вносить свой вклад, потому что вы другие люди. 

В первую очередь меняется понимание собственных прав и способности их отстаивать, в том числе публично. У старшего поколения, у нас, с этим было не очень, мы воспитаны в другой среде. Мы не были идиотами — не верили в какие-то коммунистические идеалы, но мы и не выступали открыто против этого. Просто ритуально соблюдали правила, не вдаваясь в содержание. Жили замечательной, простой человеческой жизнью, совершенно не коммунистической. Тебе говорят — надо провести комсомольское собрание. А проблема-то в чем? Взяли и провели, галочку поставили. И живем своей жизнью, общаемся как люди. 

А теперь другая ситуация. У молодых есть отчетливое понимание личного суверенитета, осознание собственных прав и необходимости отстаивать их. Это, на самом деле, тоже политика, только политика немножко другая. Так что, я думаю, скоро изменится само понимание политики, она не будет жестко привязана к идеологиям и партиям. 

Испытывает кризис не партия «Единая Россия», а партийная система в целом. В США ведь тоже падает аффилиация с основными партиями. При этом политика не уходит, политические движения остаются, просто они принимают другую форму. Идут от гражданского самосознания, проявляются в добровольческих и волонтерских движениях. Все, например, были удивлены выступлениями студентов МГУ против фан-зоны на Чемпионате мира по футболу. А это была политическая реакция, потому что это организованное коллективное движение по поводу защиты собственных границ. Это не голосование против власти и не борьба за власть, а защита собственных прав.  

— Как миллениалы будут взаимодействовать с поколением Z?

— Про Z я пока ничего не считал на данных, жду, когда они выйдут из подросткового возраста. Сравнивать взрослых с подростками вряд ли будет корректно.

Я сначала думал, что Z будет неким продолжением миллениалов. Теперь думаю, что все будет интересней. У меня вышла новая статья, называется «Раскол миллениалов». В ней на количественных данных показывается, что миллениалы тоже неоднородны, и объясняется почему.

Теория поколений, из которой я исхожу, основывается на важности формативных лет, когда происходит взросление людей (где-то от 17 лет). Старшие миллениалы взрослеют в замечательное время (экономический рост, все прекрасно, стабильность), а младшие, которым в 2008 году исполнилось семнадцать лет — столкнулись с другой ситуацией: бах, первый кризис, потом второй кризис, и радужных ожиданий от жизни стало заметно меньше. Эта вещь очевидна, но она важна, потому что эти рецессии влияют на очень многое в нашей повседневной жизни. 

Есть еще одна важная вещь — произошла технологическая революция, которая связана не с изобретением новых технических средств (это случилось раньше), а с их массовым распространением. Это произошло в потрясающе сжатый период, на рубеже 2010-х годов. Айфон появился в России в 2007 году, соцсети возникли с 2004 по 2006 год, массово распространились позже. Мессенджеры возникли тоже в 2009–2010 годах. 

Итак, у тебя с одной стороны рецессия, с другой — повсеместное распространение новых технологий. А тут еще и долгоиграющая пандемия. Это означает, что Z будут отличаться от миллениалов, потому что попали в другую среду. Отличий будет море, я сначала это недооценил. Будет интересно понаблюдать.