Прекрасен наш. Кого прославляет «Союз спасения»

Ну, вот и Константин Баунов, дипломат и политолог, а по должности – главный редактор Carnegie.ru, высказался о фильме «Союз спасения», причём отыскал такого его главного героя, которого никто не заметил, – системного либерала.  Видно, это кино и в самом деле больше, чем кино.

В исторических фильмах справедливо подозревают, что они не про прошлое, а про настоящее. Еще более справедливо подозревают в этом исторические фильмы, выпущенные в России, при поддержке государственного канала на деньги государства. Из-за того что государство открыто исповедует принцип «ничего против нас за наши деньги» (хотя далеко не всегда последовательно его придерживается), легко заподозрить, что существует принцип-близнец: все, что за наши деньги, – за нас. Фильм «Союз спасения» – пример на оба правила, но не совсем так, как многие подозревают. 

Медведь на пасеке

Государство, которое только что подавило протесты, сняло фильм об одном из самых памятных протестов в своей истории. Власть, которая считает уличное давление на себя разрушительным для страны и видит одну из главных своих задач в том, чтобы не допустить смену режима улицей, помогла снять фильм о том, как ее оппоненты вышли на столичную площадь. Это же медведь на пасеке. Это как если бы Трамп снял фильм о России, Иране или проблемах миграции. Не нужно было долго ждать, чтобы разговор о фильме превратился из художественной дискуссии в общественно-политическую. Настолько, что обсуждают даже не фильм, а саму возможность его смотреть.

Для многих сам факт госфинансирования заменяет знакомство с произведением или настраивает особым дальнозорким образом оптику перед просмотром, заставляя видеть в фильме даже то, чего там нет, – например, гимн государственному насилию, подлых, бессмысленно прожигающих жизнь хлыщей-декабристов и великого государя, изрекающего вечные истины.

Отчасти похожая судьба постигла намного более значительный в художественном отношении и снятый полностью на частные деньги фильм Авдотьи Смирновой «История одного назначения», где представители образованного класса, включая самого Льва Толстого, взялись спасти представителей народа, а только погубили. В нем увидели пасквиль на интеллигенцию, словно бы такого никогда не случалось. Хотя фильм был не о том, что так случается, а скорее о том, что ни на одном из этапов участники не могли поставить милосердие выше прочих соображений – долга, закона, чести, семьи или убеждений.

Те, кто считает, что произведенный при помощи государства фильм о декабристах нельзя смотреть иначе как реакционную агитацию и отупляющую пропаганду, потому что он снят не там и не теми и что вообще нет искусства вне идеологии, должны понимать, что легитимируют в отношении себя и любимых произведений ту же аргументацию, а это широкие ворота в глубокие бездны.

Если нет искусства вне идеологии, надо быть готовым к тому, что ровно то же суждение другие имеют право применить к тебе и рассматривать твой собственный или милый тебе культурный продукт как партийную агитку и пропагандистскую манипуляцию. Утверждением «сначала посмотрим, кто сделал, а потом – что сделано» постулируется та самая партийность искусства, от которой так воротило советских школьников и студентов и с которой они надеялись покончить, отказав в поддержке советской власти. Но советскую власть в дверь, она в окно.

Если искусство всегда партийно, обретают смысл и неумные слова министра культуры Мединского про «рашку-говняшку на экспорт», и народная мудрость, ставшая государственной про «кто платит, тот заказывает», и подозрительное отношение к наградам иностранных фестивалей. Ведь нельзя же на полном серьезе строить разбор произведений на том, что чужие работают исключительно за сребреники, а свои лишь внимают музам. Потому что именно этот аргумент завтра применят к тебе. 

Главный герой

«Союз спасения» – фильм о плохо реализованных благих намерениях. То, что намерения членов «Союза» сами по себе не злы, уже исключает их демонизацию.

Это фильм не о пользе революции. Но обязан ли режиссер снимать фильмы о пользе революции, если это противоречит его убеждениям (судя по фильмографии, Андрей Кравчук – состоявшийся государственник), продюсер продюсировать, а актер играть только на том основании, что время нынче трудное и прогрессу нужно другое.

Фильм не за революцию, но он и не за царя против революционеров. Там нет стандартного декабристского мифа, который парадоксальным образом разделяли советская школа и ее интеллигентные противники. Но и никакой особой карикатуризации декабристов там тоже нет – одни получше, другие похуже. Но также и царские чиновники, и сам царь вовсе не так хорош.

Там нет сюжета в классическом смысле (многие обращают внимание на сбивчивый сценарий), нет истории, он скорее из серии «ставим общеизвестное, поэтому подробно не объясняем». Как античные трагедии не пересказывали миф, а сразу его интерпретировали. Про Троянскую-то войну все и так знают.

В фильме нет ни одной внятной женской роли, зато много молодых красавцев-офицеров в хорошо сидящих мундирах. Он в каком-то смысле попадает в гомоэротическую эстетику, вроде военно-морской оперы Бенджамина Бриттена «Билли Бад», которая так успешно шла на новой сцене Большого театра пару лет назад.

Молодых красавцев-героев в формах так много, и они сменяют друг друга так часто, что возникает путаница в их сюжетных линиях, которые каждые несколько минут проступают одна через другую, а другая через третью. Но это только если искать в фильме личные истории индивидуальных героев. Похоже, однако, что задачи такой не было, а если была, получилось иное.

У фильма не индивидуальные, а коллективные герои. Молодые дворяне, которые хотят конституции и которых не обязательно запоминать каждого по именам. А чего ее не хотеть? В самой России две провинции живут с конституцией – Царство Польское и Финляндия. От реставрированного на французском троне после свержения Наполеона Людовика XVIII тот же царь Александр I потребовал принять конституцию, а то не пустит его в Париж. США существуют уже полвека. В консервативной Испании вот только что молодые офицеры и либеральные дворяне сделали королевство конституционным.

Молодой дворянин с прогрессивными идеями – это один коллективной герой. Второй коллективный герой – царь, их там два, Александр и Николай. Оба тоже имеют благие намерения, но скованы какой-то нерешительностью, страхами, инерцией (страх за себя и семью как причина жестокости Николая виден неплохо). И кроме них – коллективный царь: все, кто с Николаем против декабристов.

Но есть третий коллективный герой, меньше других замеченный в противостоянии двух главных. Условные системные либералы – от генерала Милорадовича до сенатора Мордвинова. Те, кто хочет перемен, но так, чтобы они прошли без войны и якобинства. То есть ценят людей больше, чем идеи, хотя идеи у них с декабристами почти одинаковые.

Третий-то герой тут, пожалуй, и главный, что неудивительно, если подумать, с кем себя скорее прочих ассоциируют те, кто снимает фильм, где нет ни хорошего царя, ни хороших революционеров, зато возможны носители прогрессивных идей на высоких постах – хоть тот же Константин Эрнст. 

Движение вниз

Из несомненно удачного в фильме – картинка, убедительно снятый тогдашний Петербург, и верный анализ открытого характера ситуации как восстания с неизвестным исходом.

Что, собственно, происходит? Гвардия вмешивается в вопрос о престолонаследии. Ну так она это делала и когда наследовали Екатерина и Александр, а до них Елизавета – и всегда успешно. Это в России уже традиция.

Нет ощущения заведомой обреченности кучки идеалистов, которые вышли будить Герцена, как мы привыкли видеть ретроспективно: сами умрем, но начнем рыть могилу самодержавию. Изнутри-то гвардейских казарм и изнутри времени при живом и старшем, с большими правами на трон Константине, который вместе с желанной конституцией правит в Царстве Польском, и при живой памяти о начале предыдущих царствований все могло выглядеть для восставших гораздо более открыто и непредсказуемо. Как и для испуганного Николая. Об этом получилось напомнить.

Есть и то, что удерживает большинство зрителей от однозначного и бездумного перехода на сторону царя. Две самые напряженные сцены фильма: натуралистический расстрел каре восставших полков на Сенатской с гибелью вооруженных, но беспомощных перед пушками офицеров мирных жителей, зевак, прохожих и казнь с сорвавшимися повешенными. Эти сцены не могут перебить никакие слова и рассуждения.

Так устроена человеческая психика – ты сочувствуешь беспомощной жертве и содрогаешься от насилия над ней. Тем более когда от него гибнут случайные люди. Или неслучайные, но оказавшиеся под пушками из лучших побуждений. Почти невозможно представить себе зрителя, который в момент долгого расстрела беспомощных гвардейцев картечью подзадоривает «еще поддай», и душа его требует повторной казни. Именно поэтому в одном из финальных титров авторам приходится напоминать: больше Николай никого не казнил.

В фильме есть царь, но большую часть экранного времени это царь неокончательный, напуганный, хоть и бесстрашный в своем страхе. Он не уверен, что трон останется за ним, потому что против него столичная гвардия, а столичный военный губернатор Милорадович требует от него присяги старшему брату Константину.

Заговорщики говорят про конституцию, царь – про то, что царское слово и есть закон. А о чем должен говорить царь в момент, когда его власть оспаривают, о «Декларации прав человека и гражданина»? Он о своем, они о своем: слово против слова.

Из чего следует, что слова царя – позиция автора фильма, на которую обязан встать зритель, а слова декабристов – нет? Тогда каждый фильм, где есть реплики ку-клукс-клановцев, солдат вермахта, большевистских комиссаров, исламистов, гендерных шовинистов и сторонников превосходства индуизма над исламом, надо записать в соответствующую пропаганду.

С противоположной стороны равная по силе сцена, пожалуй, одна – вероломное убийство восставшими героя Отечественной войны военного губернатора столицы генерала Милорадовича, который лично прискакал парламентером на площадь уговаривать солдат разойтись. Но, во-первых, все действительно так и было, и это убийство всегда оставалось трудным моментом для советской школы и антисоветского декабристского культа.

Во-вторых, дело осложняется тем, что Милорадович не за царя. Он до последнего не пускает Николая на трон. Он настолько не за царя, что, умирая от декабристской раны, подписывает вольную всем своим крестьянам, то есть на смертном одре оказывается большим декабристом, чем они сами. Об этом, правда, в фильме нет. Там много каких подробностей нет, но тут уж художник-барин, не монография, а художественное высказывание.

Даже то, что можно рассматривать в фильме как авторитарную пропаганду, подчеркивает скорее либеральное, чем силовое лицо монархии. Александр хотел дать конституцию, но не успел (хотя почему, собственно, не объясняют), завещал преемнику – брату Николаю. Тот тоже вроде бы хотел, но после бунта было не до нее (намек на то, что декабристы-то и задержали прогресс). Зато Александр II провел преобразования, о чем и финал.

Главный герой фильма – белокурый мальчик в луче света, который начнет, но не закончит реформы, потому что его убьют террористы (впрочем, не сказано, какие именно – протестующие, или революционеры, или новые декабристы).

«Союз спасения» – гимн не абсолютной царской власти, которая всегда права, и не государственному насилию, которое всегда оправданно, а царственному реформаторству и государственному либерализму, который долго терпит и не превозносится, а ждет, когда наступят времена и сроки.

Есть простая кинематографическая традиция: хороший герой противопоставлен плохому антигерою. В «Союзе спасения» можно сказать, что плохой герой противопоставлен хорошему антигерою, но скорее над двумя неоднозначными коллективными героями, которые, не щадя своих и чужих жизней, борются за свою правду, возвышается третий – терпеливый, гуманный, обладающий властным ресурсом придворный либерал.

Возможно, непроизвольный гнев критиков вызвала не идеализация царя, которая если и планировалась, не удалась, а отсутствие героизации той стороны, с которой себя отождествляют критики. Но кажется, осталось незамеченным наличие третьего и главного героя – тех, кто хочет перемен без насилия и готов ждать для них подходящего момента. Хотя его, а не царя авторы фильма выбрали главным антагонистом нетерпеливых бунтовщиков.