Прожектор перестраховки. Как сделать власти самый тонкий комплимент

Идея поставить юмор на службу власти появилась в советское время, в конце 1920-х – начале 1930-х годов, начиная с Ильфа и Петрова. Потом для многих поколений было загадкой: как могли миллионными тиражами печатать по сути антисоветские книги «Золотой теленок» и «12 стульев». Объяснение было найдено относительно недавно – их выход был санкционирован Сталиным, поскольку эти книги в свое время ему были нужны для борьбы с Троцким и Бухариным, с левым и правым уклоном.

С тех пор практика использования юмора и, шире, культуры для манипуляции, для политических целей через какие-то тонкие настройки стала нормой и в позднесоветское время, и сейчас. Для сигналов обществу, демонстрации потепления, для выпуска пара – то есть юмор тут всегда рассматривается в качестве инструмента, функции. Но в послесталинское время система столкнулась с неожиданным сопротивлением субъекта. Им был, как правило, автор скетчей и исполнитель, юморист (работали обычно в тандеме). Они постоянно норовили выйти за рамки разрешенного, протащить шутку через худсовет на сцену. Ходят целые легенды об этой истории тихого сопротивления – они кажутся сегодня наивными, но они важны для нас именно как экзистенциальный акт, желание вырваться за флажки. Этот тип – «советский юморист» – оставался постоянной проблемой для власти (собственно, закрытие первого КВН в 1971 году было глобальным подтверждением этого противостояния) и одновременно олицетворял высшее в человеке – стремление к свободе, прямо как в «Мифе о Сизифе» Камю. Сама природа юмора, его спонтанность, неуловимость, скорость играли на стороне юмориста, сама природа сопротивлялась запрету.

Эта предыстория нужна для того, чтобы понять, как сегодня изменилась природа юмора. Приход культуры «камеди клаб» на русскую сцену в середине 2000-х был вообще-то шагом вперед – альтернативой юмору петросяновского типа. «Прожекторперисхилтон» – легализация этого жанра на высшем, федеральном уровне, признание его как наиболее современного эпохе, несмотря на всю неполиткорректность. Власть сегодня это устраивает.

Этот жанр может позволить себе шутить и про русский мир, и про «Газпром»; едва ли есть в России человек, который не слышал вот этой песни Семена Слепакова. Но в целом мы наблюдаем негласный договор с властью, камеди в России никогда не нарушает «конвенции», а если и нарушает, на этот случай есть целая изощренная система компенсаций. Например, если в эфире звучит шутка про российскую власть, следующей почти гарантированно будет шутка про геев или про Обаму; это такой самый доступный сигнал о лояльности, знак «я свой».

«Прожектор» – это синтез всех типов юмора, от кавээновского до эстрадного; но нынешние ведущие в отличие от советских юмористов ничего запрещенного не хотят «протащить»; напротив, их важная забота – не ошибиться в выборе объекта и интонации для шутки. У них нет никаких «стилистических разногласий» с властью. Сами шутки давно уже отчуждены, по Марксу, от их производителей. Конвейер по производству юмора не испытывает человеческих чувств, он легко соглашается с любыми запретами – понимая их (бизнес есть бизнес) как правила игры. Индустрия заботится только о собственном выживании в новых условиях. Так, «Камеди клаб» и КВН совместно породили новый тип шутки. Формально она выглядит как насмешка над властью; это может быть даже шутка про Путина (как во втором выпуске «Прожектора») или про Сечина, как в первом, но по сути она является скрытым комплиментом, тайным восхищением крутостью высших мира сего.

Это ноу-хау, такого еще не было: начиная с куплетистов Нечаева и Рудакова, дуэта Мироновой и Менакера, Райкина и Жванецкого, программы «Вокруг смеха» и заканчивая программой «Куклы». В каждое время были свои уловки, но раньше невозможно было представить, что юмор имеет своей тайной целью не высмеять, а похвалить. Невозможно представить, что кто-то из перечисленных старался выдумать комплимент власти поприятнее. Произошло тектоническое изменение самой сути юмора в России и личности автора-юмориста – тихая десубъективация юмора, его готовность быть средством и, выражаясь языком философа-моралиста Рикера, отказ от личной совести. Сама юмористическая программа сегодня выглядит как инструмент в первую очередь по созданию видимости очередной оттепели, которая нужна власти для вполне понятного смягчения атмосферы накануне президентских выборов 2018 года.

Но этот сознательный отказ «быть собой» превращает в абсурд саму затею юмористической программы в России в 2017 году; поиск тем для шуток превращается в мучительное зрелище, ни о каком политическом юморе тут говорить не приходится, это напоминает программу «Международная панорама», а сами ведущие – Бовина или Сейфуль-Мулюкова. Критик Арина Бородина задается риторическим вопросом, о чем вообще сегодня можно шутить, – и эта программа действительно демонстрация того, как сильно ужались свободы в обществе за какие-то пять лет с 2012 года, когда был закрыт предыдущий сезон «Прожекторперисхилтон».

Впрочем, не стоит думать, что ведущие всего этого не замечают: они все-таки талантливые и тонкие люди. Цинизм Урганта, например («порубил, как красный комиссар жителей украинской деревни»), в соответствии с законами психоанализа является подсознательной реакцией, как мы можем догадываться, на какую-то внутреннюю жуткую самоцензуру. Забавно, кстати, как образовано само название программы – оно тоже может нам рассказать о подсознании ее авторов. Название «Прожектор перестройки» из 1980-х превращается тут в постмодернистскую абракадабру, это такое превентивное признание в том, что ничего по-настоящему важного, даже сравнимого с перестроечным временем тут не собираются говорить.

Самым заметным в последнем выпуске «Прожекторперисхилтон» был номер с приглашенной Натальей Поклонской; он дословно повторяет сцену из фильма «Место встречи изменить нельзя» («Это и я так могу…» – «А что же тебе сыграть?» – «А “Мурку”!»). Бывший прокурор, а ныне депутат вместе с ведущими и «залом» исполняет старинную блатную песню – эта сцена символизирует, в частности, какие именно ценности сегодня считаются в обществе универсальными. Это можно даже было считать насмешкой над самой Поклонской; но более важной скрытой задачей является как раз «очеловечивание образа власти» в лице наиболее одиозных ее спикеров. Удивительно, конечно: допустив совсем немного «свободы», единственную юмористическую программу нагрузили взамен несметным числом идеологических задач.

В самом возвращении «Прожекторперисхилтон» есть и чисто инструментальная задача. Люди, которые принимали это решение, хорошо понимают, что за «пятилетку реакции» в обществе образовался опасный, с точки зрения власти, разрыв между официальным и неофициальным юмором.За эти пять лет оформилась целая андеграундная культура бесчисленных фотожаб и пародий на политиков, переозвученных видео со звездами, которые появляются после каждого резонансного заявления; добавим сюда поэтические скетчи в исполнении Михаила Ефремова или поэтическую публицистику Дмитрия Быкова – и вплоть до «языка Навального», с помощью которого в блогах описывается новая политическая реальность. Все это давно уже автономно существующая планета, на которой есть жизнь и миллионы потребителей «не телевизора». Этот разрыв между телевизором и «не» напоминает уже ситуацию начала 1980-х годов: вот Эдита Пьеха, а вот группа «Зоопарк», они физически существуют в одном городе, но как бы по разные стороны стены. Этот разрыв, вероятно, опять признан опасным; чтобы дезавуировать его, власть разрешает «шутить над святым», над нею самой, на Первом канале – добиваясь именно десакрализации запрета, размывания границ между официозом и андеграундом. Но сшить этот разрыв вряд ли возможно: у сетевой культуры нет цензуры и запрещенных тем – в то время как в телевизоре их становится все больше.

Можно констатировать: юмор, который когда-то был единственным критиком власти, теперь превратился в его спарринг-партнера. Он шутит теперь от лица того самого обывателя, который все сводит к формуле «да в общем-то все у нас нормально». Юмор используется и как «инструмент примирения», как его понимают в Кремле; что характерно, это «примирение» звучит и в другом важном кейсе этого года – в разговоре о революции 1917 года. Примирение вообще-то означает некое внутреннее усилие человека и общества над собой. Власть понимает примирение как инструмент совершенно наоборот: как забалтывание, забытье, карнавализацию реальности и насильное утверждение нужной картины мира. Апокриф гласит, что Николай I после первого просмотра «Ревизора» сказал: «Всем тут досталось, а мне более всего». Нынешний лидер, посмотрев очередную передачу на Первом канале, меланхолически отметит про себя: никому там не досталось, пожалуй, пусть продолжают.

Андрей Архангельский.