Как достичь экономического суверенитета
«Мы продолжим развитие нашей страны, несмотря ни на какие внешние давления. Более того, мы обязательно станем сильнее, реализуем качественно новые проекты, выведем Россию на более высокий технологический уровень, обеспечим ее экономический, финансовый, технологический и кадровый суверенитет», — заявил Владимир Путин во время заседания Совета по стратегическому развитию и национальным проектам в конце 2022 года. Цель достижения суверенитета в этих сферах чуть ли не основная задача экономической политики последних месяцев. Что же можно сделать в этом направлении? Своё видение высказал в журнале «Эксперт» член правления Фонда содействия развитию экономического факультета МГУ Джордж Рижинашвили.
Финансовый суверенитет
«Государственные финансы России сохраняют устойчивость… Мы сохраним ответственную финансовую и макроэкономическую политику, что гарантирует в ближайшие три года не только полное финансирование социальных обязательств, но и решение новых задач, стоящих перед страной», — отметил Путин.
Долгосрочная сбалансированность госфинансов — важная задача. Но именно что долгосрочная (десятилетия и больше). Их же текущее состояние в России таково (нетто-госдолг с учетом резервов отрицательный), что наша страна могла бы позволить себе направить на финансирование экономики значительно бóльшие средства.
Серьезной мерой по улучшению монетарной и фискальной политики в России должна стать фокусировка на экономическом росте и доходах населения (до сих пор приоритетами были ценовая стабильность и сбалансированность бюджета). Вместе с тем бюджет на 2023‒2025 годы предполагает практически стабильные в номинальном выражении расходы (29 с небольшим триллионов рублей). То есть в реальном выражении, с учетом инфляции, расходы бюджета будут снижаться. Стоит ли этому радоваться?
Дефицит бюджета не абсолютное зло, как, судя по реализуемой политике, полагают в Минфине, а инструмент, при грамотном использовании призванный способствовать экономическому росту. И важно правильно его применить, особенно когда экономика находится в рецессии, вызванной внешним шоком. И вдвойне это актуально для России. Для развивающейся экономики иметь бюджетный дефицит вполне осмысленно, если только образующийся госдолг не оказывается слишком большим. Даже на уровне тех же молодых семей, о которых президент говорил на совещании в контексте ипотечных программ, совершенно нормально брать в долг деньги на время обучения или на оплату жилья в период создания семьи и выплачивать долг, вставая на ноги. Аналогичным образом развивающаяся страна может брать в долг у будущих поколений, создавая бюджетный дефицит, чтобы инвестировать больше, чем позволяют средства, и тем самым ускорять экономический рост. Если же страна преуспеет в ускорении роста, следующие поколения будут вознаграждены более высокими стандартами жизни, которые без дефицитного расходования в период роста вряд ли были бы возможны.
Тот же Китай с середины 2010-х имеет среднегодовой дефицит бюджета около 6% ВВП, а расширенный дефицит, с учетом заимствований местных органов власти, многие годы не опускается ниже 10% ВВП (в последние 10 лет — около 15% ВВП). Традиционно высокий дефицит бюджета и у быстро растущей в последние годы Индии.
Отметим также, что одним из механизмов управления госдолгом является привлечение средств частных домохозяйств в виде оптимизации их сбережений. При этом возникновение дополнительного оборота государственных облигаций на внутреннем финансовом рынке позволит перезапустить фондовый рынок в новых реалиях.
Упомянутый президентом финансовый суверенитет — вполне реализуемая цель. Что это такое в техническом смысле? У страны с высокими внешними долгами, номинированными в иностранной валюте, монетарный суверенитет де-факто отсутствует. То есть она может быть зависима от настроений внешних инвесторов, колебаний валютного курса и бегства капитала. В крайнем случае возможен дефолт по внешним обязательствам. Страна, у которой нет либо несущественны внешние обязательства, никогда не будет под риском дефолта (хотя теоретически и может объявить его из политических соображений — но не из финансовых).
Какой из этого можно сделать вывод? Россия фактически достигла финансового суверенитета, так как заимствования в валюте ничтожны, и ей следует увеличивать дефицит бюджета (либо таргетировать рост его расходов), осуществляя займы в национальной валюте на фоне стимулирующей монетарной политики. Государство должно стать источником спроса в экономике, когда частный спрос в силу многих причин остается ниже потенциала.
Технологический суверенитет
Достижение технологического суверенитета — более сложная вещь. Если, к примеру, обратиться к опыту Японии, то огромную помощь ей оказало государство. Японское министерство внешней торговли и промышленности (MITI), которое, по сути, было более успешной версией советского Госплана, фактически было ответственно за импорт важнейших технологий в страну. Промышленники просто приходили и говорили: вот нам для того-то нужна такая-то технология. И MITI, если находило их доводы обоснованными, брало задачу на себя: торговалось с правообладателями, подключало, если надо, всю мощь «Japan Inc.». Опыт КНР немного другой: копирование (reverse engineering) технологий, плюс активное использование эффекта масштаба: огромный китайский рынок был настолько привлекателен для западных компаний, что они были готовы делиться технологиями, лишь бы получить на него доступ.
У России сейчас выбор ограничен: технологии надо покупать, где это возможно. Необходимо расширить и удешевить программу льготного кредитования для создания производств на основе импортных комплектующих (сейчас это 30% от ключевой ставки ЦБ плюс 3 п. п.). Помогать в импорте технологий разрозненным компаниям должно мотивированное и квалифицированное, а главное, обладающее реальными полномочиями министерство вроде японского MITI. Впрочем, задача эта исключительно сложная: вряд ли кто-то на сто процентов знает, какая технология «выстрелит» в будущем, и ошибки неизбежны. Это часть естественного процесса технологического развития. То же японское послевоенное чудо в итоге пришло в некоторый тупик, не в последнюю очередь из-за ошибочного выбора технологий, казавшихся перспективными в конце 1990-х (например, мегапроект по развитию аналогового ТВ сверхвысокой четкости — как раз на заре появления цифровых технологий). Но ничего не делать и оставлять все как есть — тупиковый путь.
В тех же случаях, когда купить технологию не получается, надо ее копировать. Приоритеты развития экономики России должны быть выше искусственно раздутых барьеров авторского права. Это хорошо видно, скажем, на примере западных фармацевтических компаний, наживающихся на патентной гиперзащите (так называемые практики «патентного троллинга» и т. п.).
Отчасти процесс приближения к технологическому фронтиру может быть даже проще, чем кажется, из-за того что в последние пару десятилетий каких-то значимых технологических прорывов в мире не произошло. AI, нейросети, квантовый компьютер — все это пока лишь разработки. Особого прогресса в термоядерной энергии нет, несмотря на десятилетия научного поиска. Электромобиль был изобретен еще в XIX веке, ветряки и солнечные батареи в каком-то смысле регресс. Как заметил историк энергетики Вацлав Смил, впервые в своей истории человечество идет не к использованию более концентрированных источников энергии, а наоборот, к менее концентрированным.
Однако проблема в том, что нынешние экономические власти этими задачами практически не занимаются — не хватает ни полномочий, ни кадров. Надо сказать откровенно: созрели все условия для создания Росгосплана — Минэкономразвития в его нынешнем бесправном виде с задачей достижения технологического суверенитета не справится. Росгосплан должен стать не просто министерством, а сверхминистерством по аналогии с MITI, при этом и Минфин, и ЦБ РФ должны быть подчинены задаче обеспечения экономического роста (а тем самым и суверенитета).
Кадровый суверенитет
За последний год Россию покинуло несколько сотен тысяч человек, многие из которых являются высококвалифицированными специалистами (например, по оценке главы Минцифры Максута Шадаева, с начала 2022 года из России уехало около 100 тысяч IT-специалистов). Некоторые экономисты считают, что это серьезный удар по перспективам страны.
Отчасти это так, но проблема глубже. Дело в том, что по сравнению с текущими структурными демографическими сдвигами (а кстати, и во всем мире в той или иной степени тоже) число покинувших Россию граждан не столь уж существенно. Когорта россиян, родившаяся в 1990-е, почти в два раза меньше, чем когорта, родившаяся в 1980-е. И это будет иметь последствия для всей экономики, не только для рынка труда.
Действовать надо оперативно. Уехавшие из страны специалисты в области ИТ — профессионалы, но не столь уж уникальные. Организация 6‒12-месячных курсов по подготовке айтишников с 4‒5-го курса технических вузов могла бы достаточно быстро поправить ситуацию. Формат можно выбрать разный — летние школы, дополнительное профобразование. Необходимо выделение средств из бюджета и соответствующие распоряжения Минобрнауки.
С инженерными кадрами сложнее, так же как и, например, с врачами. Однако это беда не только России, дефицит таких кадров наблюдается по всему миру и отчасти связан с запущенной Западом волной финанциализации: таланты уходят в финансовую и банковскую сферу, а нужные обществу профессии остаются на обочине.
Здесь нужно создать комплексную систему стимулирования.
Во-первых, компаниям надо теснее работать с профильными вузами. Государство могло бы, например, простимулировать этот процесс через субсидирование стажировок студентов. Параллельно крупные корпорации должны стать ответственными за софинансирование, организацию летних практик и последующий наем молодых специалистов. Вопрос должен решаться на государственном уровне, со списком ответственных ФОИВов и госкорпораций (для частных компаний — предоставить налоговое стимулирование).
Во-вторых, надо понимать, что кадровый вопрос тесно связан с поддержанием комфортной социальной и жизненной среды в регионах. Поэтому важно не только то, чтобы высококвалифицированные кадры не уезжали из России. Не менее важно, чтобы они не покидали свои регионы ради Москвы, Санкт-Петербурга и других богатых городов. Для этого необходимы грантовые программы поддержки молодых выпускников профильных вузов с целью обеспечения им комфортной жизни в их родном регионе. Этот вопрос — многофакторный. Ценящим себя специалистам нужны не только материальные блага, но и соответствующая среда — парки, театры, выставки, качественный общественный транспорт, медицина, детские и образовательные учреждения и т. д.
Отсюда вывод — кадровая политика должна идти в тандеме с программами регионального и муниципального развития. Регионы в разрезе федеральных округов должны получать из центра целевые показатели кадрового замещения — по времени и по ключевым профессиям. В качестве пряника — финансирование. Можно также возродить идею переноса штаб-квартир крупнейших госкомпаний в регионы. Это сразу повысит доходы регионов, с одной стороны, а с другой — создаст спрос на кадры.
В-третьих, необходимо масштабное налоговое стимулирование на уровне домохозяйств. Представители важных для социального и экономического развития профессий — врачи, учителя, инженеры и т. д. — могут, например, быть полностью освобождены от НДФЛ во всех регионах с уровнем дохода ниже медианного по стране. А в более богатых регионах вполне можно уполовинить для них текущую ставку этого налога.
Резюмируем: надо отдавать себе отчет в том, что сохранение статус-кво в экономике означает в лучшем случае стагнацию, а скорее всего сползание вниз с большей или меньшей скоростью. Достижение экономического суверенитета требует смелых, продуманных решений, как концептуальных, так и кадровых.
