Новая русская мечта: частная собственность для детей

Московский Центр Карнеги и Левада-Центр провели исследования, результаты которого способны поколебать распространённую уверенность, что россияне в массе своей являются твердыми приверженцами всего государственного и пассивными участниками общественных и экономических процессов. Как уточняет один из вдохновителей этого труда руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» МЦК Андрей Колесников,  во всероссийском опросе общественного мнения приняли участие 1600 респондентов. Им задавали самые разные вопросы об отношении к частной и государственной собственности, предпринимательской деятельности, рыночной экономике. Кроме того, пишет Колесников, предваряя рассылку МЦК, мы воспользовались результатами другого нашего совместного проекта — анализа мнений российских бизнесменов о неполитических реформах в России.
Итогом исследования стала брошюра «Новая русская мечта: частная собственность для детей», написанная Андреем Колесниковым совместно с социологом Денисом Волковым из Левада-Центра. И основной вывод такой: подлинные интересы россиян и их представления о будущем радикально расходятся с интересами и представлениями государства, в котором они живут. 

Исходные позиции и ключевые выводы

Работа получилась обширной, и с полным текстом (кстати, читающимся легко и даже увлекающим) любой может ознакомиться, пройдя по ссылкам, приведённым в лиде, мы же предлагаем для начала ознакомиться с вводной частью брошюры и ключевыми выводами исследователей. Итак, предисловие.

Замысел изучить отношение россиян к частной собственности — и, шире, ко всему частному (пространству, инициативе, правам) — возник после разговора с одним из представителей провинциального среднего бизнеса. Исследователи, заметил он, обращают внимание на периферийные сюжеты, а для человека, который сам выстраивает свою жизнь и свое дело, нет ничего важнее соблюдения права частной собственности. Ключевая проблема страны, продолжил наш собеседник (человек очень энергичный, прошедший все этапы становления российской экономики и политической системы, то есть заставший конец 1980-х ― начало 1990-х), в пренебрежении частной собственностью ― прежде всего со стороны государства.

Мы вспомнили и о нашем совместном исследовании, проведенном два года назад, — о самоорганизации гражданского общества на примере Москвы ². О защитниках дворов и парков и о возникновении среди самых обычных, неполитизированных жителей городских кварталов чувства гражданина — по крайней мере гражданина своего собственного двора, парка, сквера. Тогда мы назвали это пробуждающееся гражданское сознание «дворовым суверенитетом». Имелось в виду, что человек, столкнувшийся с вторжением внешней силы (власти или тех, кто находится в партнерских отношениях с ней), будет защищать пространство, которое он считает своим, то есть частное. Сумма пространств, понимаемых как частные и нуждающиеся в защите, — это пространство публичное (например, старый любимый двор, где грубая внешняя сила, заручившись разрешением властей, решила построить небоскреб). И оно тоже нуждается в защите, причем коллективными усилиями «дворовых граждан». Конечно, от артикуляции своих частных интересов и понимания «суверенитета» публичного пространства в виде двора или парка до осознания страны как общего публичного пространства путь очень далекий. Но несколько шагов в эту сторону сделано.

Понимание того, что публичное не означает государственное, всегда было слабой стороной российского восприятия собственности. По словам Максима Трудолюбова, «русское право хорошо понимало, что такое казенное и что такое частное имущество, но не понимало, что такое имущество общественное (публичное)… Развитию права общественной собственности мешало представление о владении как о праве, гарантированном монархом» ³. В советском праве эта проблема решалась одновременно и проще, и изощреннее. Как писал классик советской цивилистики Анатолий Венедиктов, ссылаясь на формулу сталинского прокурора Вышинского, «носителем права собственности… является советский народ в лице его социалистического государства. Отдельные же госорганы лишь управляют находящимися в их ведении частями этого единого фонда, но не являются собственниками таковых» ⁴.

Все частное, публичное, казенное проваливалось в черную дыру государственной, она же народная, собственности (а государство было — в терминах советского марксизма-ленинизма — общенародным). Многие политические учения уравнивают суверена и народ, и в этом смысле советская концепция («народ и партия едины») шла по проторенному руслу средневековой доктрины «двух тел короля» и теорий Карла Шмитта ⁵. Частному в такой модели не оставалось места, или оно имело право называться «личным».

После буржуазной революции 1991 года в России «личное» трансформировалось в частное. Сам же процесс появления частной собственности в постсоветской России точнее называть не приватизацией, а разгосударствлением — отъемом, присвоением или получением от государства фрагментов собственности в частное пользование, иной раз на шаткой правовой основе и с эфемерной защищенностью активов. Вот как описывал этот процесс Симон Кордонский, который оценивает структуру общества постсоветской России как сословную, где каждое сословие имеет ренту в соответствии со своим «весом» в социально-политической иерархии: «При распаде советской системы возникло огромное количество ранее „общенародных“ и по сути бесхозных ресурсов. Освоение этих ресурсов, их расхищение и превращение в товары и деньги, сопряженное с превращением расхитителей в рыночных агентов, составляли содержание социальных процессов до конца XX века» ⁶.

Столь специфическое происхождение частной собственности из государственной больше напоминает эволюцию феодализма и трансформацию его в капитализм. Однако драма российской приватизации состояла даже не в этом, а в том, что собственность впоследствии стала (или изначально была) квазичастной или парагосударственной. Такова суть олигархического капитализма по-русски: власть и собственность едины; тот, кто имеет политическую власть, имеет и собственность, особые права на нее. В результате собственность оказывается не до конца частной ― она получастная-полугосударственная.

Могущество и возможности собственников проистекают из близости к государственной власти и ее ключевым фигурам, прежде всего «суверену». Такой порядок вещей, в свою очередь, означает неустойчивость права собственности: несоблюдение политических правил и ухудшение отношений с государством и его аппаратом насилия могут лишить собственника всех его прав, только внешне казавшихся незыблемыми. Доходы же его — частные доходы! — могут в любой момент понадобиться государству, которое оценит их как «сверхприбыль», полученную исключительно за счет благоприятной конъюнктуры. Есть же такое понятие в современной российской политической системе, как «социальная ответственность» бизнеса. История августа 2018 года, когда помощник президента Андрей Белоусов предложил изъять «сверхдоходы» у химических и металлургических компаний, весьма симптоматична: государство считает себя вправе изымать деньги у крупных частных собственников в логике «делиться надо!» ⁷. В конце концов, оно этих квазирыночных олигархов породило, оно и делает с ними все, что хочет.

Получается, что собственность и право извлекать из нее доход были дарованы патроном клиенту за «близость к телу» и ― в ряде случаев ― за службу. Подобного рода происхождение права собственности не превращает его в «священное и неприкосновенное». Если служба оказывается неуспешной с точки зрения патрона и (или) его аппарата насилия, собственность отбирается «на законных основаниях». Тот же Венедиктов в своей фундаментальной работе «Государственная социалистическая собственность» вспоминал историю сабинской виллы Горация, подаренной ему патроном Меценатом. Эту усадьбу «любитель села» Гораций, умирая, завещал новому патрону — Октавиану Августу, причем лишь потому, что боялся, что после его смерти виллу все равно конфискуют в пользу императора ⁸. Венедиктов цитирует историка Ивана Гревса: «Гораций как будто сам понимает, что собственность его, полученная от патрона, при сохранении клиентских отношений, в известном смысле остается в зависимости от пожалователя» ⁹. Славословия Горация Августу («Только тебя одного спешим мы почтить и при жизни ставим тебе алтари…» ¹⁰) напоминают панегирики, которые производили в индустриальных масштабах советские рифмоплеты «о Сталине мудром, родном и любимом», за что, как и древнеримский поэт, получали свои «виллы». А характер отношений собственности похож на патрон-клиентские связи высших должностных лиц государства и главных фигур олигархии: еще в 2007 году в интервью The Financial Times Олег Дерипаска выразил готовность в любой момент отдать «Русал» государству: «Если государство скажет, что мы должны отказаться от компании, мы откажемся. Я не отделяю себя от государства. Мне просто повезло. Считайте, что богатство свалилось на меня с неба». И ведь действительно — с неба… ¹¹

Это свойство унаследовано современным российским государством и обществом в рамках того, что принято называть «эффектом колеи» (path dependence). Еще Ричард Пайпс в своей классической работе «Россия при старом режиме» отмечал: «Россия принадлежит par excellence к той категории государств, которые политическая и социологическая литература обычно определяет как вотчинные [patrimonial]. В таких государствах политическая власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель (властители) является одновременно и сувереном государства, и его собственником» ¹².

Если возвращаться к формуле Вышинского, согласно которой общенародная собственность передана в управление госорганам, при нынешнем режиме государственная собственность (ее самые крупные фрагменты) как бы передана в управление олигархам — квазичастным владельцам. Это, как выразился политик Григорий Явлинский, «государева собственность, отданная на кормление» ¹³.

Но и этим не исчерпывается «большая картина» прав собственности в России. В российской модели государство — это обладатель ресурса. Общество поделено на сословия, требующие от ресурсного государства, чтобы оно делилось с ними. В своем стремлении избежать социальной напряженности государство действительно делится с сословиями, перераспределяя национальное богатство так, чтобы сохранить политический status quo и общественное спокойствие. Отсюда и гипертрофированное внимание не к развитию конкуренции и простых правил игры в рыночных секторах, а к пополнению государственного бюджета.

«Россия была и остается ресурсным государством, — писал Симон Кордонский, — в котором ресурсы не преумножаются, а распределяются — делятся между сословиями» ¹⁴. Сословно-рентно-ресурсно-распределительная система крайне неэффективна, она видит лишь в государстве источник благ. В политическом смысле на базе такой конструкции воспроизводится патерналистская модель, а государственный бюджет становится одним из инструментов покупки политической лояльности различных социальных групп и сословий.

Система «власть ― собственность» ориентирована на извлечение ренты за счет монопольных возможностей государства и близости к нему. По сути дела, речь идет о политической коалиции, где контроль над собственностью сочетается с контролем над применением аппарата насилия. Отсюда и коммерциализация насилия, когда некоторые бизнес-группы, близкие к силовым органам, имеют возможность решать свои «бизнес-вопросы», деликатно выражаясь, неконкурентным образом ¹⁵.

Все это порождает проблему, связанную с передачей частной собственности из поколения в поколение. Право владения, пользования и распоряжения собственностью должно быть, как было сказано в Своде законов дореволюционной России (1832), «вечно и потомственно» ¹⁶, иначе оно эфемерно. В современной России все наоборот. Один из самых успешных российских предпринимателей Рубен Варданян отмечает: «Еще одна проблема — отсутствие уважения к частной собственности. Нет желания ассоциировать себя с ней, потому что завтра у тебя могут все отнять. Поэтому нет предметов гордости, брендов, с которыми себя идентифицируешь: я представитель такой-то семьи в пятом поколении. Я считаю, что отношение к частной собственности — это один из ключевых вызовов нашего общества» ¹⁷.

Политическая неопределенность является одновременно и следствием, и причиной столь неустойчивой ситуации с собственностью. По словам Максима Трудолюбова, «тем обществам, которые сумели обеспечить преемственность собственности, часто удавалось добиться и преемственности в политической жизни» ¹⁸. У нас этот феномен существует, но в искаженном виде, как своего рода передача государства по наследству— от основных политических игроков к их сыновьям, получающим высокие должности в государственных банках и компаниях. Теперь это «наследование» происходит и в собственно государственной иерархии: при формировании правительства весной 2018 года пост министра сельского хозяйства получил Дмитрий Патрушев ― сын входящего в ближний круг Владимира Путина Николая Патрушева. Благодаря такому механизму коллективного преемничества в 2024 году поколение сыновей соратников Путина получит в наследство часть страны в виде активов, существующих в системе «власть ― собственность». Вместо нормальных механизмов передачи частной собственности по наследству формируется схема передачи по наследству государства как актива, причем в рамках всего нескольких десятков семей ¹⁹. Конечно, речь идет не обо всей стране, но о весьма важных и дорогих фрагментах собственности.

Cтоль двусмысленный статус крупной собственности, а также вопросы к ее легитимности, пожалуй, и спровоцировали массовое недоверие к происхождению богатств в современной России, а иногда и негативное отношение к частному бизнесу как таковому, даже если он по-настоящему частный, а не олигархический. Тем не менее и наши опросы, и результаты фокус-групп показывают, что это отношение амбивалентно. Многие люди, пусть сами и не желающие становиться предпринимателями, хорошо относятся к малому и среднему бизнесу; они сочувствуют тем, кто начал свое дело, но столкнулся с произволом бюрократии и бандитов. Больше того, свобода частной инициативы иногда понятнее политических прав. Она кажется более важной и «приземленной», притом что большинство граждан не видит связи между устройством политического режима и нарушениями права собственности. Возможно, через ощущение и осознание своего частного пространства придет и понимание взаимозависимости политического и гражданского, политических основ государства и соблюдения права на все «частное».

Что-то очень крупное и близкое к государству оценивается как не вполне честное и справедливое. Однако как только речь заходит о собственности, частном пространстве, бизнесе «низового» уровня, срабатывает категория справедливости. Например, участники фокус-групп считают, что мэрия поступала правильно, когда сносила частные лавочки вокруг метро: город становился красивее и чище. Но в то же время несправедливо, что владельцы торговых павильонов не получили компенсации или с ними обошлись слишком грубо, ведь многие из них владели ларьками на законных основаниях. Интуитивно — не рационально! — существенная часть граждан понимает смысл справедливости права собственности практически так же, как в начале первого тысячелетия нашей эры это трактовали классические римские юристы: «Ведь ничто не соответствует так естественной справедливости, как подтверждать в праве… волю собственника» ²⁰. В сущности, значительная часть населения страны, пусть и патерналистски настроенная, готова рассуждать как герой знаменитой антисталинистской повести Василия Гроссмана «Все течет»: «Я раньше думал, что свобода — это свобода слова, печати, совести. Но свобода — она вся жизнь всех людей, она вот: имеешь право сеять что хочешь, шить ботинки, пальто, печь хлеб, который посеял, хочешь продавай его и не продавай…» ²¹

Понятие «пространство свободы» — одно из ключевых в программе возможных реформ, подготовленных командой Алексея Кудрина из Центра стратегических разработок, — попало даже в выступление Владимира Путина на Петербургском международном экономическом форуме в 2018 году ²². Однако это скорее словесная интервенция: практика правоприменения свидетельствует о том, что пространство свободы как раз последовательно сужается, даже если мы говорим исключительно об экономической сфере. Но в том-то и дело, что нет никакой исключительно предпринимательской, инвестиционной или экономической среды — есть общеполитическая, определяющая, в свою очередь, и собственно социально-экономический климат. А политические и гражданские права неотделимы от экономических, социальных, трудовых. Эту мысль хорошо сформулировал философ Сергей Лезов, причем еще на закате перестройки: «„Пространство свободы“ — это прежде всего свобода собственности. Правовой институт частной собственности — единственный демократический институт, без которого не может существовать общество как самостоятельная величина, отличная от государства. Право частной собственности — не одно из «социально-экономических прав», а основа классического каталога гражданских и политических прав человека, то есть основополагающее политическое право» ²³.

Едва ли стоит удивляться тому, что представления о частной собственности и «частном» в современной России столь противоречивы и иной раз рудиментарны — иногда кажется, что у нас спустя два тысячелетия не произошло даже рецепции римского частного права ²⁴. История России, в том числе постсоветская, полна разнообразных противоречий. И правовое сознание в целом, и рефлексия по поводу частной собственности неизбежным образом несут на себе печать исторических событий и представлений о добре и зле, сформулированных государственной властью. Практический же опыт учит скорее навыкам изворотливости и выживания, чем соблюдению стабильных и справедливых правил. Если правила нестабильны и несправедливы, неоткуда взяться безукоризненному гражданскому и правовому сознанию.

Ключевые выводы

• Возможности собственников в России зависят от близости к государственной власти и ее ключевым фигурам. А это, в свою очередь, означает неустойчивость права собственности.
• Система «власть ― собственность» ориентирована на извлечение ренты за счет монопольных возможностей государства (и близости к нему). По сути дела, речь идет о политической коалиции, где контроль над собственностью сочетается с контролем над применением аппарата насилия.
• Один из механизмов самосохранения системы «власть ― собственность» — коллективное преемничество: в 2024 году поколение сыновей соратников Путина получит в наследство по крайней мере часть страны в виде активов, существующих в этой системе.
• Частная собственность в представлении граждан ― это, прежде всего, квартира, а также машина, дача, участок земли. Для почти половины населения проблемы предпринимательства по умолчанию не связаны с проблемами частной собственности.
• Приватизация начала 1990-х в сознании людей ассоциируется в первую очередь с нечестным переделом крупной собственности и в гораздо меньшей степени ― с приватизацией квартир (от чего выиграло большинство граждан) и возможностями для свободного ведения бизнеса (в том числе «малой» приватизацией магазинов, парикмахерских и т. д.). Отсюда вывод респондентов: основные выигравшие ― олигархи и бюрократия. При этом «иммунитета» у новых властей нет: граждане так же плохо относятся к переделу нулевых и десятых годов, как и к приватизации 1990-х.
• Большая часть людей считает присутствие государства в экономике недостаточным, однако такой позиции в большей степени придерживаются люди старших возрастов, малообеспеченные и нуждающиеся в поддержке государства. В целом массовая поддержка государственного регулирования вызвана непониманием того, как еще можно добиться улучшений социально-экономической ситуации и как в принципе работает экономика.
• Люди остро чувствуют несправедливость тех или иных шагов в перераспределении собственности со стороны государства, но, не зная иного института редистрибуции богатства, видят именно в государстве собственника крупных предприятий и арбитра.
•  При этом речь идет не о чисто патерналистском поведении: респонденты позитивно относятся к рыночной экономике; они хотели бы, чтобы их дети стали успешными частными хозяевами и предпринимателями.
• По прошествии более четверти века существования в рыночных условиях российские граждане, несмотря на все сложности нового уклада, недоверие к приватизации и крупному бизнесу, в большинстве своем считают частные предприятия более эффективными, чем государственные.
• Исследование обнаруживает позитивное отношение населения к предпринимательской активности. Почти половина респондентов хотела бы работать на себя (быть самозанятыми или открыть собственное дело). А для детей желали бы этого около 60 % опрошенных.

Предприниматели, по сравнению с другими группами, обнаруживают — по крайней мере на словах — большую расположенность к активной гражданской позиции и лучше других понимают прямую связь между наличием работающих демократических институтов и средой, благоприятной для развития бизнеса и экономики.