Возникла нужда в дискуссии о внешней политике России

Три публикации последнего времени в  респектабельных российских СМИ на тему о смерти российской дипломатии и необходимости переосмысления – причём в публичной дискуссии – векторов и концепции внешней политики страны могут, конечно, являть собой простое совпадение. Но выглядят как элементы зондирования и подготовки политического класса к большим переменам. В том числе, возможно, в русле пресловутого транзита власти.

Первая из таких статей появилась в Republic 8 февраля, её текст ниже. Вторая – статья директора Московского центра Карнеги Дмитрия Тренина на портале  Carnegie.ru – 11 февраля.  На ВиД я воспроизвожу её отдельно – в силу огромного объёма и претензии на концептуальность, едва ли не на дорожную карту для высшего руководства РФ. К статье Тренина прилагается комментарий-интервью с автором. Этот текст датирован 15-м февраля.

Чтение, конечно, затратное по времени, но, во-первых, впереди 2 выходных дня, и не потерявшим вкус раздумий над текстами лонгрид будет вполне по силам, а во-вторых, - может и в самом деле пришла пора, как пишет Тренин, переосмысления внешнеполитической стратегии России и общественной дискуссии по этому поводу?

Юрий Алаев.

Смерть российской дипломатии. Внешняя политика в руках реконструкторов

Это дипломатия военного времени. Она утратила свою самостоятельность и стала сервисной, технической службой

Выступление политолога, научного сотрудника University College of London  Владимира Пастухова на конференции Henry Jackson Society в Палате общин Великобритании «Эволюция российской внешней политики: 5 лет после Майдана», 6 февраля 2019 года. Авторский перевод на русский язык.

Я хочу поблагодарить Henry Jackson Society за приглашение, которое не могло быть отклонено, потому что выступление в этих исторических интерьерах для любого эксперта является большой честью. Это, однако, не делает мою миссию проще, так как, в отличие от других выступающих, я не являюсь специалистом по вопросам внешней политики ни в практическом, ни в теоретическом плане. Я смотрю на внешнюю политику «со стороны», под углом зрения своего интереса к российской внутренней политике. И вот из этого «темного угла» многие вещи, которые другим кажутся очевидными, мне представляются порою странными и противоречивыми.

В числе прочего противоречивым выглядит для меня название сегодняшней дискуссионной панели – «Эволюция российской внешней политики: 5 лет после Майдана». Такое название предполагает признание как минимум двух утверждений как априорных – что в последние 5 лет российская внешняя политика эволюционировала, то есть качественно развивалась, и что Майдан был некоторой стартовой точкой для этого развития.

Ни то ни другое мне не кажется бесспорным. Мне представляется, что дело обстоит с точностью до наоборот, как в старом армянском анекдоте, где на вопрос о том, когда будет хорошо, следует ответ, что хорошо уже было. Так и в случае с российской внешней политикой – она эволюционировала не после, а до Майдана, он не стартовая точка, а финал ее эволюции.

Вот как раз ⁠после Майдана российская внешняя политика ⁠прекратила эволюционировать, стала догматичной и несамостоятельной. Она по сути своей больше ⁠не меняется, а лишь совершает ⁠линейную экспансию, используя один и тот же шаблон для решения самых разных задач – от Донбасса до Венесуэлы. И чтобы лучше разобраться в том, откуда появился и как работает этот шаблон, нам как раз стоит обратить внимание не на то, что было после Майдана, а на то, что происходило с российской внешней политикой до него, когда она действительно качественно менялась.

В виде чисто риторического приема для описания этой эволюции я хотел бы оттолкнуться от Гегеля, который писал, что каждое явление проходит в своем развитии три стадии: «в себе», «для себя» и «для других». Аналогичные стадии прошла и посткоммунистическая российская внешняя политика, прежде чем предстать перед нами в своем законченном «послемайданном» виде. Естественно, временные границы этих периодов весьма условны. В середине каждого из них можно выделить поворотную точку, после которой начиналось движение в сторону следующей стадии.

Первая фаза развития, которую можно обозначить как «внешняя политика в себе», охватывает период приблизительно между 1992 и 2002 годами. Это эпоха «дипломатии завышенных ожиданий». Естественно, речь идет о завышенных ожиданиях в отношении Запада. По мнению тогдашнего политического класса России, Запад был у нее в большом долгу и просто обязан был любить ее только за то, что она назвала себя «самым большим другом Запада» и перестала пугать его население ядерным апокалипсисом. Соответственно, от Запада ожидали самых разнообразных дружелюбных шагов – от нерасширения НАТО на Восток до русского «плана Маршалла».

Здесь нельзя не сказать несколько слов о когнитивном диссонансе, который сразу же возник между российскими и западными элитами по поводу итогов холодной войны. На Западе общим местом было понимание того, что СССР холодную войну проиграл и сошел с политической дистанции, не выдержав экономической конкуренции с западными демократиями. В России эту точку зрения в то время разделяли немногие. Большинство считало, что СССР – и в первую очередь Горбачев, а потом и наследовавшие его власть демократы – сделал Западу огромное одолжение, разоружившись и «разоблачившись» по собственной доброй воле. Соответственно, стойким было убеждение, что Запад находится в большом долгу перед Россией.

Поворотным пунктом здесь стал балканский кризис, квинтэссенцией которого явился знаменитый разворот Примакова над Атлантикой. Тогда это было воспринято Западом как сугубо декоративный дипломатический приемчик с целью «сохранить лицо». Мало кто понял, что лайнер российской политики навсегда (или, по крайней мере, очень надолго) улетел в другую сторону от Запада. Собственно, все базовые элементы внешней политики Путина можно при желании вывести из спонтанных реакций Кремля на войну на Балканах.

Второй фазой формирования российской внешней политики («для себя») можно считать период между 2002 и 2012 годами. Это эпоха «дипломатии обид». Ее смысл сводится к формуле «если вы не хотите нас уважать по доброй воле, мы заставим вас уважать нас силой». Суть политического курса России в то время наиболее емко выразил один из тогдашних демиургов Владислав Сурков, выдвинувший тезис о глобальной конкуренции России и Запада. Заметим, однако: пока еще только о конкуренции, не о войне. Россия стала проводить политику сопротивления и сдерживания Запада, копируя его собственную политику времен холодной войны. Поворотным пунктом этого периода можно считать мюнхенскую речь Путина и войну с Грузией, которые показали, что у конкуренции в русском понимании нет сдерживающих рамок. В грузинском конфликте уже имплицитно заложены и Крым, и Донбасс, и Сирия.

И, наконец, последняя фаза – это «внешняя политика для других». Она охватывает период с 2012 года по настоящее время. Я бы назвал это дипломатией без комплексов, дипломатией, которая ничего не стыдится и ничего не боится, которой нечего терять, кроме своих пресс-релизов. В ее основании лежит почти хрущевский тезис «Мы вас похороним». В переводе на язык современности это значит, что мы вас не боимся и мы будем воевать с вами на равных, невзирая на риски и отдаленные последствия. Все, что вы нам не дали, мы теперь просто возьмем сами. 

За этой политикой стоят люди, которые прошли через восторг, пережили разочарование и обиду и теперь просто никому и ни во что не верят. В глубине души они полагают, что во всем был виноват Горбачев и что все могло бы выглядеть совсем иначе, если бы СССР продолжил разговаривать с Западом на языке силы. Теперь они хотят разыграть альтернативный исторический сценарий. В конечном счете поле битвы за внешнюю политику в России осталось за реконструкторами в самом широком смысле этого слова.

Россия проводит сегодня внешнюю политику открытой конфронтации с Западом. Соответственно, российская дипломатия сегодня – это дипломатия военного времени. Она, к сожалению, утратила самостоятельность именно как политика и превратилась в прикрытие для военных действий, в том числе для деятельности всякого рода разведок. Она стала сервисной, технической службой, придатком то ли ГРУ, то ли «Первого канала». 

Это тем более удивительно, что во главе российского внешнеполитического ведомства продолжает стоять Сергей Лавров – один из самых интересных государственных деятелей своей эпохи, человек, безусловно, высокопрофессиональный и даже в свое время весьма привлекательный как интеллектуал и как личность. Но сегодня ни он, ни его ведомство не играют, по-моему, никакой существенной роли в определении российского внешнеполитического курса. После инцидента в Солсбери говорить о российской дипломатии как о политике и как об искусстве стало бессмысленным. Она является не более чем техническим придатком «партии войны». Это клиническая смерть российской дипломатии, и вывести ее из этого состояния можно будет только после смены общей парадигмы политического развития России. Скорее всего, внешнюю политику «России будущего» придется выстраивать с нуля.

На фото: министр обороны РФ Сергей Шойгу и министр иностранных дел Сергей Лавров.