Распространённый мэм: «Да если бы власти сделали такое Там, их бы снесли давно!» Где «там» - в Париже, Риме, Берлине или в захолустном кантоне – неважно, вздохи показывают саморазочарование: не привычные мы к демократии прямых действий. А как на самом деле выражаются протестные настроения в России, каковы механизмы преобразования? Попытку ответить на такие вопросы предпринял старший научный сотрудник Центра сравнительных исторических и политических исследований Пермского госуниверситета (ЦСИПИ ПГНИУ) Андрей Семенов с коллегами.
Базовые тренды протестной активности россиян были заложены еще в 2011–2012 годах. Есть ли у власти основания для тревоги в 2019 году?
«Мы же не хотим, чтобы у нас были события, похожие на Париж, где разбирают брусчатку и жгут все подряд», – эта фраза Владимира Путина на заседании Совета по правам человека 11 декабря 2018 года быстро превратилась в мем. Обеспокоенность режима протестным потенциалом россиян вполне понятна на фоне стагнирующей экономики, угасающего эффекта посткрымского консенсуса, повышения налогового бремени и электоральных провалов провластных кандидатов в ряде регионов. Протесты последних лет – кампания «За честные выборы!“, протесты против внедрения системы “Платон”, антикоррупционные митинги 2017 года, выступления против пенсионной реформы в 2018 году, – также напоминают режиму, что выстроенная система далеко не идеальна с точки зрения интересов и потребностей граждан. Но действительно ли у Кремля есть серьезные основания для волнений? О чем говорят нам паттерны протестной активности россиян?
Против чего протестуют россияне
Еще в 1970 году Тед Гарр в работе “Почему люди бунтуют?” обосновал, что в основе любой мобилизации лежит недовольство существующим положением дел. Это подтверждается и на российских данных: “Левада-центр” регулярно спрашивает россиян, довольны ли они положением дел в стране, и какова вероятность экономических и политических протестов, и все три показателя меняются почти синхронно.
Однако эти данные не позволяют понять, во-первых, чем именно респонденты недовольны, а во-вторых, насколько недовольство и ощущение возможности протестов транслируются в реальные действия. Для ответа на эти вопросы мы с коллегами по Центру сравнительных исторических и политических исследований разработали базу данных, позволяющую отследить тематику, характер, динамику и пространственный охват протестных акций в стране. Сейчас она включает почти 6 тысяч протестных событий за 2012–2014 годы. Надо отметить, что протестные действия весьма затратны, и решимость их осуществить свидетельствует о серьезной потребности общества или отдельных групп в переменах.
Согласно нашим данным, 17% акций посвящены вопросам местного значения – градостроительной политике, проблемам обманутых дольщиков, экологии. Порядка 12% протестов посвящены экономическим вопросам: заработной плате, налоговой и ценовой политике. Еще столько же касаются претензий к бюрократии, включая коррупцию и недобросовестное выполнение чиновниками своих обязанностей. Проблемы социальной сферы, например, закрытие школ и больниц, нехватка мест в детских садах и т.д., поднимались на каждой десятой акции, и примерно по 8% приходится на отстаивание гражданских и политических прав и борьбу с фальсификациями на выборах. Значительно меньше протестуют по таким поводам, как внешняя политика и внутренняя безопасность, историческая и миграционная политика, трудовые конфликты, тарифы ЖКХ.
Иными словами, сейчас в приоритете коллективные действия в защиту среды обитания, экономического благополучия и гражданских прав (в 1990-е основным поводом для протестов были задержки зарплаты). И большая часть протестов возникает в ответ на действия власти, от которой граждане ждут защиты их интересов, но зачастую встречают прямо противоположное.
Кто помогает протестовать
Одного недовольства недостаточно, чтобы вывести людей на улицы, тем более что разрыв между ожиданиями и реальностью присутствует всегда. Протестующим надо решить ряд дилемм коллективного действия. Если большинство убеждено, что протест «обречен на успех», к нему нет необходимости присоединяться, но если коллективные действия ждет провал, то на улицы тоже лучше не выходить. Экономист Мансур Олсон видел одно из решений этой дилеммы в создании «селективных стимулов»: гражданин получает прямую выгоду от своего участия в организации коллективных действий – например, возможность получить политический пост, добиться чего-то конкретного в переговорах, либо же положительные эмоции от солидарных действий. Другое решение – поддержка профессиональных организаций, – партий, профсоюзов, общественных организаций, – у которых есть опыт и ресурсы для мобилизации.
Согласно нашим данным, с такого рода поддержкой у россиян все не совсем так, как у протестующих в развитых демократиях, где коллективные действия активно поддерживаются существующими организациями – не обязательно политическими. В России КПРФ, профсоюзы и общественно-политические движения довольно часто выступают организаторами протестов или оказывают организационную поддержку протестующим (График 2.). Тем не менее, около четверти всех протестов организованы местными жителями и инициативными группами без всякой поддержки со стороны, в результате мобилизационный ресурс быстро истощается, а сам протест не имеет значимого эффекта. Оппозиционные партии (кроме КПРФ) в принципе редко участвуют в уличной политике – в общей сложности они организовали около 2,5% акций, и это за наиболее активный период политических протестов – 2012–2014 годы.
Такие результаты говорят о привычке граждан полагаться на собственные силы, и в этих условиях рассчитывать на продолжительные протестные кампании не приходится: для них нужны опыт и организационные ресурсы. Конечно, зачастую одним-двумя протестами дело не ограничивается, и тогда возникает возможность вовлечь новых действующих лиц, расширить круг участников и добиться более значимой мобилизации. Однако к политическим партиям граждане за этим не торопятся обращаться: уровень доверия к партиям низок, население подозревает, что те воспользуются выступлениями в своих политических целях. В общем, граждане предпочитают «не политизировать» свой протест. Большую роль здесь играют и действия властей, которые не только вводят запреты или ограничения на проведение публичных акций, но и кооптируют политических лидеров и активистов.
Как можно протестовать
Кроме недовольства и ресурсов, для организации коллективного действия необходимо знание о доступных формах протестных выступлений – «репертуаре» протеста. Эти формы меняются со временем. К примеру до промышленной революции обычным делом в Европе были вытаптывание полей, бунты и восстания, а в XIX-XX веках им на смену пришли ненасильственные, символические формы – шествия, митинги и демонстрации.
Успешность протестных действий зависит от их формы: например, перекрытия федеральных трасс или голодовки создают слишком серьезную угрозу для власти, чтобы на них не реагировать. С другой стороны, митинги – сравнительно «низкозатратная» форма выступления, и они способны привлечь больше потенциальных участников, а чем больше протестующих – тем больше вероятность реакции власти.
В репертуаре протестных действий россиян доминируют символические формы – митинги, пикеты, демонстрации, марши. Их совокупная доля составляет 66%.
Прямые действия и практики самоистязания (голодовки, самоподжоги) составляют в сумме еще 15% от общего числа акций. Это достаточно тревожный сигнал: такие акции властям труднее контролировать, и они могут быть связаны с ущербом для здоровья протестующих, а значит, вызывать у остального населения более острую реакцию. Как правило, прямые действия и голодовки используются наиболее уязвимыми группами, для которых это последняя попытка достучаться до адресата требований.
Основное же отличие российского репертуара коллективных действий от практики, скажем, Франции или других устойчивых демократий – относительно редко встречаются стабильные и массовые публичные кампании, направленные на достижение изменений в обществе.
Когда россияне протестуют
Запустить общественную кампанию гораздо сложнее, чем поддерживать уже успешную практику протестных выступлений. Поэтому подъемы и спады коллективных действий образуют циклы и волны, которые обычно привязаны к каким-то ключевым событиям, например, выборам, или знаковым решениям – например, реформам.
Волновой характер наблюдается и в России: два пика протестной активности приходятся на май 2012 года – апогей кампании «За честные выборы!» – и на март 2014 года – после решения российских властей о вхождении Крыма в состав России. В целом же протестная активность в эти годы падала: примерно 2400 акций в 2012 году, около 2000 в 2013-м и около 1500 акций в 2014-м. Эта тенденция подтверждается также данными, собранными Томилой Ланкиной на основе сайта «Марш Несогласных».
Что дальше?
В целом анализ базы данных подсказывает три общих наблюдения о причинах протестов.
Во-первых, очевидно, что существует вызывающее протест «базовое» напряжение на местном уровне, связанное с изменением среды обитания и представлениями о комфорте. Оно часто выливается в локальные, спонтанные протесты, направленные на решение конкретной задачи: восстановить сквер, остановить незаконную стройку, распределить муниципальное жилье. Таких коллективных действий много, но они редко выходят за пределы района или муниципалитета и не превращаются в устойчивые кампании в защиту общественных интересов.
Во-вторых, масштабная общественная мобилизация может быть связана с вторжением «федеральной» власти в жизнь граждан по глобальным вопросам, таким как нарушение прав и свобод (как в случае с кампанией «За честные выборы!»), внешнеполитический курс (как в случае с Крымом в 2014 году) или экономическая политика (пенсионная реформа). Резонанс этих кампаний больше, если к ним подключаются такие организации, как партии или профсоюзы, которые готовы предоставить ресурсы в обмен на реализацию их программных целей. Отсутствие интереса со стороны таких игроков или успешные попытки власти кооптировать активистов и оппозиционных политиков ставят крест на перспективе устойчивых коллективных действий.
В-третьих, несмотря на абсолютное доминирование символического репертуара, значительная доля протестов проводится в виде акций прямого действия, включая голодовки. Это, с одной стороны, подтверждает готовность россиян протестовать даже перед лицом значительных рисков, в том числе несмотря на угрозу для собственного здоровья, а с другой, отражает тренд на «закручивание гаек»: отказы в согласовании митингов и другие препятствия мирным собраниям подталкивают отчаявшееся население к более радикальным действиям.
Эти три тренда, вероятно, будут определять протестную активность в России и на протяжении всего 2019 года.
На снимке: протесты в Казани редко собирают больше ста человек…