Почините нам экономику. Кудринские классики против «столыпинских» кейнсианцев
21.03.2017 Экономика

Почините нам экономику. Кудринские классики против «столыпинских» кейнсианцев

Фото
eh-online.ru

В России сложилась идеальная «контрреволюционная ситуация»: верхи не могут жить по-новому, а низы не хотят, утверждает руководитель направления «Инновации и цифровые технологии» Московской школы управления «Сколково» Владимир Коровкин, анализируя в статье для Republic две антагонистические программы развития страны.


У семейных психотерапевтов есть жаргонное выражение «Почините нам ребенка». Оно обозначает популярный запрос от клиентов: был хороший ребенок и вдруг «сломался», начал получать двойки, грубить, врать, воровать, курить. Сделайте его опять хорошим, почините. Опытные психотерапевты ненавидят этот запрос. Потому, что дети сами по себе не «ломаются». Существенное изменение поведения ребенка – признак глубоких проблем в семье, которые поддаются исключительно системному лечению. Однако родители, обычно, бегут от осознания этой системности: «Не надо лечить всю семью, просто пусть ребенок опять станет хорошим».

Эта ситуация поразительно напоминает нынешние дискуссии о российской экономике, набирающие силу после публикации на прошлой неделе стратегии Столыпинского клуба. «Почините нам экономику» – таков запрос специалистам. Сделайте так, чтобы она перестала получать двойки, грубить и курить за гаражами. Но, на самом деле, любая экономическая дискуссия – это глубинный спор об обществе и государстве, распределении между ними власти и прав, о способах управления конфликтами их интересов. Без готовности к системным изменениям в этом распределении не стоит ждать, что экономика вдруг резко улучшит свою траекторию развития.

 

Возвращение к дискуссии

Полноценная экономическaя дискуссия в России – скорее редкость. Предыдущая разгорелась в далеком 1999 году, во время сaмых острых в новейшей истории страны парламентских выборов. Тогда важным направлением борьбы между «Яблоком» и блоком «Отечество – Вся Россия» ( ОВР) по одну сторону баррикад и «Единством» с СПС – по другую был спор о рaзвитии Москвы под руководством Юрия Лужкова – одного из лидеров ОВР. На тот момент Москва с ее мега-проектами вроде Третьего кольца и полуручным режимом управления экономикой выглядела странным очагом благополучия на фоне остальной страны. А политический оппонент Лужкова Михаил Леонтьев, выступавший главным экономическим аналитиком «Единства», регулярно обвинял московского мэра в «кейнсианстве», произнося это слово с неповторимым зарядом презрения. Правильное экономическое управление, по мнению Леонтьева, состояло бы в минимизации роли государства – чтобы оно лишь создавало условия для развития частного бизнеса.

Нынешняя полемика «кудринцев» со «столыпинцами» возвращает нас к обсуждению тех же дилемм, хотя и в новом контексте. Тогда, семнадцать лет назад, общество еще не знало, что впереди у него десятилетие невиданного экономического роста, возврат к относительному благополучию после выживания 1990-х. Сама возможность экономического успеха для России выглядела довольно призрачной. Сегодня мы понимаем, что успех в принципе достижим, и это понимание, с одной стороны, дает больше поводов для оптимизма, а с другой – создает новую опасливость в действиях. В 1999 году можно было в целом руководствоваться подходом «хуже не будет». Сейчас важной частью оценки направлений действия становится «не навреди».

Обычно при обсуждении долгосрочных экономических планов не избежать темы экономических циклов – в какой точке находится сейчас экономика и на какое движение мировой конъюнктуры она может рассчитывать. Меньше внимания привлекают циклы экономической мысли, а зря. Они в огромной степени определяют поле проблем, инструментов и подходов, попадающих в сферу планирования. Эти циклы довольно длинны, они соответствуют примерно двум поколениям активных ученых и колеблются с начала XIX века между двумя полюсами – «эффективная экономика» и «социальная экономика». Первая – фетиш классиков и неоклассиков, начиная с Адама Смита. Вторая получила свое мощное теоретическое описание у британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса – того самого, к которому испытывал такую неприязнь Михаил Леонтьев. Почему происходят эти колебания и что они определяют?

Обозвать «кейнсианцем»

Теория английских классиков утверждала, что экономика неизбежно придет к балансу, благодаря «невидимой руке рынка». Всякое вмешательство государства, будет бесплодно – оно лишь растратит ресурсы, однако не изменит ситуацию на сколь-либо длительный срок. Рынок сильнее, чем любое правительство мира, он быстро возьмет свое.

Но у этой теории была проблема: экономический баланс в глазах общества выглядел резко неприглядным. В нем возникала нищета, обездоленность и неравенство возможностей. «Таково устройство мира» – стоически отвечали экономисты – «если пытаться его менять, станет еще хуже, общество растратит свои ресурсы ни на что и погрузится в еще большую нищету». Считалось, что в долгосрочной перспективе следование экономическим законам будет вести к накоплению богатства, которое улучшит, в том числе, положение беднейших слоев. Словосочетание «долгосрочная перспектива» до сих пор остается фетишем классической школы, ответом на все неудобные вопросы: любые возмущения экономики здесь и сейчас – лишь следствие временных обстоятельств, затуманивающих действие объективных сил подобно тому, как движение воздуха не дает перу падать с истинным ускорением. Строить экономическую политику как реакцию на эти возмущения было бы безумием.

«В долгосрочной перспективе мы все мертвы», – остроумно заметил Кейнс в 1920-е годы. К тому моменту миру было явлено достаточно ситуаций провала концепций классической экономики. Наиболее убедительным возражением выглядела всемирная Великая депрессия рубежа 1920-х – 30-х годов. Обрушение ведущих экономик планеты, чудовищная безработица, деиндустриализация, возврат к самой крайней нищете – в такой ситуации правительства не могли просто сидеть и ждать наступления «долгосрочности». Заслуга Кейнса в том, что он дал глубокое теоретическое осмысление ряда действенных мер государственного вмешательства, показав, что в кризисной ситуации ключом к росту является спрос. Этот спрос может быть создан правительством, причем порой все средства хороши – вплоть до ничем не обеспеченного заимствования (идею которого классические экономисты считали худшей ересью из возможных). Теории Кейнса и последователей позволили не только пережить 1930-е, но и обеспечить в послевоенных западных странах переход к «обществу всеобщего благосостояния», в котором активно вмешивающееся в экономику государство перераспределяет ресурсы в пользу нуждающихся, предоставляя даже беднейшему населению довольно высокие стандарты жизни.

Однако в 1970-е экономика всеобщего благосостояния начала стремительно рушиться. Вопреки предсказаниям кейнсианской теории, возникло сочетание низкого роста, высокой инфляции и высокой безработицы. Такую возможность предугадал лишь Милтон Фридман, вдохнувший новую жизнь в классическую экономическую науку. В начале 1980-х цикл управления экономикой вернулся к позициям XIX века: эффективность обеспечивается рынком, государство – враг хорошего экономического управления (или, в лучшем случае – лишнее звено в нем), нельзя перераспределять богатство, не создав его. На этих идеях были построены рейганомика в США и тэтчерономика в Великобритании, позволившие преодолеть стагнацию и инфляцию и выйти на устойчивый рост. Некоторые ученые указывали, что ослабление государственного вмешательства в «гражданскую» экономику при Рейгане и Тэтчер с лихвой перевешивалось стремительным ростом военных расходов, профинансированных за счет госдолга – вполне в духе кейнсианского увеличения спроса. Однако большинство мировых экономистов спешили отвергнуть учение Кейнса и присягнуть «неоклассике».

Именно этот разворот имел кардинальные последствия для современной российской истории. Молодые «завлабы»-экономисты, оказавшиеся у руля реформ в начале 1990-х – Егор Гайдар и коллеги – были искренними, убежденными и эрудированными последователями неоклассического учения. Они действительно опирались на передовые международные исследования того времени, которые предсказывали, что после короткого периода «шоковой терапии» свободный рынок вернет экономику любой страны на рельсы уверенного роста. Именно так и случилось – в Польше. Ни в одной из постсоветских республик экономическое восстановление не было быстрым, а глубина кризиса превзошла все ожидания. Тем не менее, большинство российских и западных теоретиков объясняли неуспех недостаточной решительностью в переходе к рынку (команду Гайдара относительно быстро отстранили от управления) и растратой ресурсов на бесплодное и хаотичное государственное вмешательство. Кейнсианец, вероятно, указал бы на проблему недостаточного спроса, однако на тот момент слово «кейнсианец» в научных кругах звучало практически ругательством.

Не столь различны

Нынешняя российская дискуссия протекает в уникальной исторической ситуации примерного равенства в силе этих двух теоретических подходов. Как и в 1930-е, после глобального экономического кризиса 2008-го учение Кейнса оказалось созвучно практическим мерам, предпринятым правительствами всего мира. Кризис был приписан провалу неоклассики, и «кейнсианство» перестало быть обидным ярлыком. Пол Кругман, видный адепт учения, получил Нобелевскую премию, и даже Михаил Леонтьев стал топ-менеджером государственной корпорации.

Соответственно, представленная на прошлой неделе «столыпинская» программа без стеснения оперирует всем инструментарием последователей Кейнса: впрямую указывает на необходимость создания спроса, признает возможность и полезность госдолга для этой цели, упоминает «мультипликативный эффект», при котором каждый государственный рубль привлечет 4–5 рублей частных инвестиций. В противовес этому программа Кудрина делает фокус на «макроэкономической стабильности» – то есть, прежде всего, низкой инфляции. Именно высокую инфляцию классическая традиция считает последствием слишком сильного государственного вмешательства и главным врагом экономического роста, подрывающим стимулы для долгосрочных инвестиций.

Программы кардинально расходятся и в отношении курса рубля: «столыпинцы» требуют его поддержания государством, в парадигме рыночной экономики это – одно из самых бессмысленных действий, попытка противостоять объективным силам спроса и предложения. В целом программы живут во встречных базовых логиках. «Столыпинская» утверждает, что если запустить микроэкономику – в режиме почти ручного управления наладить работу отдельных предприятий, – то это само собою выправит и общую экономическую ситуацию. «Кудринский» подход – начинать с макроэкономики, благоприятная ситуация в ней автоматически простимулирует активность компаний.

Однако в двух программах оказывается неожиданно много общего. И там, и там заметен фокус на кардинальное улучшение судебной системы. И там, и там говорится о необходимости развития предпринимательства, снижении налоговой нагрузки и административного давления. Оба подхода согласны: важно не только (или даже не столько) «что» делать, но «как» это делать. Это не произнесено впрямую, но именно это осознание предельно важно в нынешней российской ситуации. Теоретическая основа для этого внимания к «как» – постоянно укрепляющаяся школа институционализма, которую можно свести к действенной мысли: если в стране не качественны инструменты экономической политики, никакие управленческие действия не приведут к ожидаемому результату.

Государство как проблема

Экономист-институционалист, вероятно, указал бы, что экономический рост в России сейчас подорван не столько плохой международной конъюнктурой, санкциями и контрсанкциями, сколько катастрофическим дисбалансом прав и власти у ключевых участников экономической системы: общества, бизнеса и государства. Последнее из механизма целевого перераспределения и выравнивания неэффективностей рынка превратилось в полностью самостоятельного игрока, де-факто диктующего обществу экономические цели. Такая позиция имеет весьма шаткие основания и доказано низкую эффективность. Мировой крах «госкапитализма» в 1970-е произошел именно вследствие того, что государства стали в массовом порядке превращаться из регуляторов в монополии, ищущие для себя привилегированного положения в экономике. Как только слова «госзакупки» или «госкомпании» начинают произноситься с придыханием, получая особый статус – экономика входит в зону произвола, в духе «а я издам свой закон природы».

Обе программы – и «столыпинская», и «кудринская» – пытаются мягко указать государству на его законное место, напоминая, что эффективным локомотивом роста может стать лишь частный бизнес. В комментариях к обеим прямо говорится: доля прямого и косвенного участия государства в экономике – до 70% – невероятно велика. Однако в воздухе государственных коридоров, особенно, коридоров госкорпораций, сейчас скорее витает ностальгия по временам Госплана. Ведь росла же советская экономика в 1950-х вдвое быстрее американской. Что мешает нам вернуться к тому Золотому веку, когда мудрое инвестирование государственных ресурсов в государственные компании позволяло запускать спутники, строить самолеты, разрабатывать ЭВМ? Или, скажем, Китай с его полугосударственной экономикой и феноменальным ростом.

В принципе, ответ дан историей, но его не всегда приятно признавать: СССР преуспел лишь в тех отраслях, где его государственная монополия конкурировала с государственными монополиями других стран – в космосе и атоме. Здесь советское планирование оказывалось нередко более эффективным и действенным, чем капиталистическое. Там же, где советской бюрократии противостоял рынок – в вычислительной технике, электронике, лазерах, фармацевтике, биотехнологиях – траектория движения была одинаково неутешительной. Успехи научной школы не успевали качественно конвертироваться в работоспособные продукты, области приоритета или паритета терялись одна за другой. Современная экономика еще более сложна и в гораздо большей степени завязана на инновации. Рынок – лучший из механизмов получения обратной связи и принятия оптимальных решений, недаром говорят, что деньги это информация. Конкурировать с современными рынками в режиме ручного управления попросту невозможно. Это прекрасно осознают такие страны, как Китай (или, скажем, Иран) с их постоянным и неуклонным курсом на приватизацию и отход государства от непосредственного экономического управления.

Нынешние проблемы со «сломавшейся» экономикой в России – прямой результат системного дисбаланса в понимании обществом и государством взаимных прав и обязанностей. Общество купило идеал «стабильности» и по большей части радо тому, что государство о нем заботится и обеспечивает, пусть даже и на постепенно снижающемся уровне. «Потерпим, а там государство все наладит», – примерно такими фразами обставляется нынешняя экономическая пассивность. Это же общество руками судей и административных органов эффективно порицает и наказывает экономическую самостоятельность. Слово «бизнес» в массовом сознании прочно ассоциируется с противоправной деятельностью, лишь корпорации с приставкой «государственная» имеют право на существование.

Государство сейчас находится в зоне почти бесконечного комфорта и вряд ли имеет стимулы из нее выходить. Можно предположить, как оно поступит с обеими программами: соберет из них красиво звучащие декларации – рост, инновации, увеличение доходов – и выкинет все трудные для реализации, но категорически необходимые пункты, вроде действенной судебной и законодательной реформы. В результате оно продолжит работать, как работало, инстинктивно продолжая наращивать свое присутствие в экономике. В настоящий момент не видно ни действенного государственного императива на модернизацию общества, ни общественного спроса на изменения. Можно сказать, что сложилась идеальная «контрреволюционная ситуация», противоположная ленинской революционной: верхи не могут жить по-новому, а низы не хотят. По этой причине, независимо от формального выбора программы действий в экономике, нас, вероятнее всего, ожидают годы социальной комфортности и нарастающего экономического отставания. «Сломавшийся ребенок» – экономика – не может быть починен вне существенных сдвигов в отношении общества и государства, однако ни одно, ни другое сейчас совершенно не готовы к серьезной работе над собой.

16
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии