Казанские свидетельства Катынской трагедии
29.06.2010 Общество

Казанские свидетельства Катынской трагедии

На борту разбившегося самолета президента Польши вместе с Лехом Качиньским были и представители польских организаций, занимавшихся изучением Катынской трагедии - Института национальной памяти, Совета по охране памяти борьбы и мученичества, Федерации катынских семей, Союза сибирских ссыльных. Им удалось достичь многого в расследовании обстоятельств расстрела, но немало для установления истины сделали и в России, и в некоторых документах и свидетельских показаниях по делу есть "казанский" след.

"В затхлой антисоветской атмосфере"

5 сентября 1947 года в американскую зону оккупации Берлина бежал советский офицер Борис Ольшанский со своей женой-немкой. Случаев перехода наших военнослужащих (как правило, на бытовой почве) было немало - в Западную зону с возлюбленными бежали даже Герои Советского Союза. Поэтому истории с Ольшанским советские спецслужбы особого значения не придали. И зря - его мотивы перехода были не только бытовыми.

В 1953 году сенатская комиссия Конгресса США заслушивала показания свидетелей по "Катынскому делу". Среди тех, кого опрашивал сенатор Митчелл, был и Борис Ольшанский. Дело в том, что с 20-х годов его семья дружила с Николаем Бурденко, в 1943 году - академиком, главным хирургом Красной Армии, генерал-лейтенантом медицинской службы и председателем комиссии НКВД и НКГБ по расследованию катынского расстрела. Комиссия сделала заключение о том, что поляков расстрелял не НКВД весной 1940 года, а немцы в 1941-м. До 1990 года это была официальная советская версия трагедии в Катынском лесу.

В 1944 году раненый Борис встретил Бурденко в гомельском госпитале. Ольшанский весьма интересовался катынской историей, но задавать вопросы другу семьи при свидетелях не решился: "Я узнал о массовом убийстве в Катыни из советской печати в начале 1944 года. С самого начала у меня не было сомнения в том, что это является одним из обманов Советов. Мое мнение разделяли многие офицеры армии, с которыми я был в очень хороших дружественных отношениях. Когда я прибыл в Польшу с армией маршала Рокоссовского, я услышал то же самое мнение от поляков, и у меня появилось желание добиться правды в этом вопросе. В конце апреля 1946 года я выехал в Москву из Берлина… и решил посетить профессора Бурденко... После нескольких обычных фраз я спросил его о Катыни. Профессор Бурденко ответил, что Катыни существовали, существуют и будут существовать. Любой, кто попытается провести в нашей стране раскопки, обнаружит много интересных вещей, что мы должны были поправить протокол, составленный немцами о массовых убийствах в Катыни. Теперь я повторяю слова профессора Бурденко, которые он позднее сказал: "Я был назначен для поездки в Катынь лично Сталиным. Все трупы лежали в земле четыре года. Для меня, медика, этот вопрос совершенно ясен. Наши друзья из НКВД допустили ошибку". Я не стал спрашивать его, почему он подписал протокол, так как для советского гражданина совершенно ясно, что если бы он его не подписал, то он бы распрощался с жизнью".

Проживая в Мюнхене (в 1952 году он перебрался в США), Ольшанский сотрудничал с антисоветскими эмигрантскими организациями и печатался в соответствующих изданиях. Например, в журнале "Борьба" - органе "Союза борьбы за освобождение народов России", выступал по "Голосу Америки", в 1954-м в Буэнос-Айресе вышла его известная книга "Мы приходим с Востока". А в 1957 году беглец вдруг объявился в… Казани. Как? Зачем?.. Мотивы возвращения Ольшанского в СССР туманны. Скорее всего здесь не обошлось без советской разведки. Косвенное подтверждение этому - опубликованная в 1956 году в газете "За возвращение на Родину" (издавалась в Берлине и распространялась среди наших соотечественников, оказавшихся по разным причинам за рубежом) его статья, написанная в духе: "Я задыхался в затхлой антисоветской атмосфере". К тому же по возвращении в СССР Ольшанский не был привлечен к уголовной ответственности. А в Казань он приехал потому, что в нашем городе на авиационном заводе работала его первая жена - Ольга Пучковская, эвакуированная во время войны из Воронежа. Но на родине Ольшанский прожил недолго - умер в 1958 году. Кстати, Комиссия Конгресса США по Катыни хотела вынести результаты своего расследования на обсуждение в ООН для созыва Международного трибунала, однако Белый дом не поддержал эту идею.

"Ни одного живого свидетеля"

Польские офицеры содержались в нескольких лагерях, в том числе в Осташково Калининской области. А начальником Калининского УНГКБ в то время был бывший пограничник, полковник Дмитрий Степанович Токарев, впоследствии (в 1948-1953 годах) - министр госбезопасности ТАССР. Кстати, это именно он написал в Татарский обком докладную записку о том, что Муса Джалиль, который считался изменником родины, в действительности вел подпольную антифашистскую работу.

Свое непосредственное участие в расстреле польских офицеров Токарев отрицал. В 1991 году он давал по этому делу свидетельские показания. Он рассказал, как в марте 1940 года его, а также его первого заместителя Павлова и коменданта Рубанова без объяснения причин вызвали в Москву: "Павлов, как я помню, по пути шутил. Мы сидели на заднем сиденье в машине. Павлов заметил, что едет со своим комендантом, а коменданты известны выполнением смертных приговоров". В столице их направили на совещание к заместителю наркома внутренних дел Богдану Кобулову, который разъяснил, что есть решение "высшей инстанции расстрелять некоторых военнопленных, взятых в плен в Польше".

Когда Токарев узнал о масштабе операции, он, по его словам, перепугался, "хотя и не из боязливых", и рискнул по окончании заседания обратиться к Кобулову: "Богдан Захарович, в таких операциях я никогда в жизни не участвовал. Когда узнал о масштабе этой операции, тем более забоялся, что не сумею сделать". "А мы на вас не рассчитывали", - бросил начальник со злостью. По сути дела, заявил мне о моей служебной компетенции. "Мы на вас не рассчитывали. Мы пригласили вас потому, что эти операции будут происходить и на территории вашей области, поэтому без содействия ваших сотрудников не удастся обойтись"... Я задал вопрос: поставить ли в известность об этом первого секретаря областного комитета партии или нет? Ни в коем случае! Не должно быть ни одного живого свидетеля, гласил ответ. И вот один из водителей, я не помню его фамилии, отказался. Я боялся, чтобы не отдали приказ расстрелять его как свидетеля. Я вызвал, значит, его к себе и говорю: "Миша, ты коммунист..." (последующая фраза непонятна)... Взял грех на свою душу, но ради того, чтобы уберечь его от смерти".

Для руководства операцией из Москвы прибыли ответственные сотрудники - бывший начальник Главного управления обслуживания железнодорожного транспорта старший майор государственной безопасности Синегубов, комендант московского комплекса зданий НКВД СССР Блохин и начальник Главного управления конвойных войск НКВД комбриг Кривенко. Токарев подчеркивает, что осташковский лагерь был независим от УНКВД по Калининской области и подчинен непосредственно Москве: "Мои работники не имели… к этому лагерю решительно никакого отношения... Коменданта лагеря я видел один-единственный раз".

"Технология" расстрела

В первый же день расстрела Блохин, Синегубов и Кривенко пригласили Токарева посмотреть, как все происходит:

"Ну пойдем, начнем - идем!" Отказаться было трудно… Пришли туда… Блохин натянул свою специальную одежду: коричневую кожаную кепку, длинный кожаный коричневый фартук, кожаные коричневые перчатки с крагами выше локтей. На меня это произвело огромное впечатление - я увидел палача!

В камеру, где совершались расстрелы, я не входил. Там технология была выработана Блохиным и комендантом нашего управления Рубановым. Они обили войлоком двери, выходящие в коридор, чтобы не было слышно выстрелов в камерах... Когда удостоверялись, что это тот человек, который должен быть расстрелян, немедленно надевали ему наручники и вели в камеру, где совершались расстрелы. Стены камеры также были обиты звукопоглощающей материей".

Токарев вспоминал, что Блохин, Синегубов и Кривенко привезли целый чемодан пистолетов "Вальтер" - расстрельное оружие быстро изнашивалось. Также он рассказал, что всего в "акции" участвовало около тридцати человек: "Главным образом водители и некоторые тюремные караульные. К примеру, я хорошо знаю, что мой водитель Сухарев принимал активное участие... и еще хвастался мне, как сегодня ловко потрудился".

Токарев считал, что говорить о расстреле именно офицеров не совсем верно - их было гораздо меньше, чем рядовых, и расстреливали всех, невзирая на звания. Перед казнью никого не допрашивали, только одного парнишку спросили: "Сколько тебе лет?" - "Восемнадцать". "Где нес службу?" - "В пограничной охране". "Чем занимался?" - "Был телефонистом". По-моему, был без головного убора. Вошел и улыбался, да, парень, совершенный мальчик, восемнадцать лет, а сколько служил? Стал считать по-польски - шесть месяцев".

Участники акции по уничтожению 21 тысячи 857 польских офицеров "за выполнение специального задания" были награждены денежными премиями. В Приказе наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии от 26 октября 1940 года "О награждении работников НКВД" Токарева Д.С. нет. Упоминаемый Токаревым водитель Сухарев застрелился в Казани в 1961 году. Также, по словам чекиста, из известных ему фигурантов дела застрелились Блохин и Павлов, а Рубанов сошел с ума.

P.S. Многие казанцы знают замечательного человека - ветерана советско-финской и Великой Отечественной войн, доктора медицинских наук, профессора, многие годы - директора казанского НИИ травматологии и ортопедии Узбека Якубовича Богдановича. Драматична судьба его семьи: родители были репрессированы в 1937 году, а его дядя - подпоручик Али Мурза-Мурзич был расстрелян в числе других польских офицеров в Катыни 70 лет назад.

Кадр из фильма “Катынь” с сайта www.FabrikaObrazu.com
1030
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии